Планета призраков

таковой ему (и совершенно справедливо) представлялась медицина. А потому он отправил юного Чарльза в Эдинбургский университет, на медицинский факультет.

Это учебное заведение было солидным и выпускало хороших специалистов — кстати, именно его закончил Артур Конан Дойл. Однако, как всегда водится, университет предоставлял великолепные возможности для тех индивидуумов, что всерьез учиться не собирались, а предпочитали проводить время в развеселых забавах (что блестяще изобразил тот же Конан Дойл в романе «Торговый дом Гердлстон», где герои, нерадивые студенты, несомненно, списаны с натуры).

Через два года учебы стало совершенно ясно, что врачом Чарльзу никогда не бывать: медициной он совершенно не интересовался, лекции не посещал, экзаменов не сдавал, анатомический театр обходил десятой дорогой. Он, правда, активнейшим образом участвовал в работе студенческого Плиниевского естественно-исторического общества, но Дарвина-старшего это-то как раз категорически не устраивало. Можно представить, как он гневался, узнав, что сын делает в данном обществе разные эпохальные открытия: то обнаружит, что некие шарики, которые принимали за водоросли, на самом деле — яйца пиявок, то, изволите ли видеть, открывает, что у мелких водяных рачков-мшанок есть реснички… Это, конечно, хорошо, но какое имеет отношение к учебе на классного врача?

То ли природная лень была причиной безделья и пренебрежения науками, то ли… Уже в наше время вышла парочка серьезных исследований, написанных профессиональными психиатрами, которые недвусмысленно писали, что у Чарльза уже в молодости были серьезные проблемы психического характера. Оба автора, и доктор Хаббл, и доктор Альварес, считают, что дело тут в тяжелой наследственности: дедушка Эразм, как мы помним, был изрядным чудаком, да вдобавок покончил жизнь самоубийством, отец страдал повышенной возбудимостью, брат часто жаловался на «умственное переутомление, слабость и провалы памяти». По линии матери тоже обстояло не лучшим образом: две ее родные сестры отличались чудачествами, а брат страдал приступами депрессии, «почти неотличимыми от безумия». Одним словом, темная история. Что там творилось в голове молодого Чарльза, в точности до сих пор не известно… 

В общем, Чарльз баловался естественными науками, поигрывал в карты в веселых компаниях, увлеченно охотился, путешествовал, ухаживал за будущей женой — за чем с возрастающим неодобрением следил суровый отец. Дело было не в деньгах, их у Дарвина-старшего было достаточно, чтобы оставить сыну немаленькое наследство. Но мучило его именно то, что легкомысленный сын так и останется без «надежной професии» и проведет жизнь праздным гулякой.

Финал оказался предсказуемым: меж отцом и сыном состоялся весьма серьезный разговор, в ходе которого была выдвинута идея: а не стать ли Чарльзу священником? Тоже неплохая профессия…

Подумав, Чарльз согласился и вскоре оказался в Кембриджском университете, в его «Коллегии Христовой» — то есть на богословском факультете. Нужно уточнить, что в Бога он к тому времени не верил совершенно. Один из его товарищей по колледжу вспоминал впоследствии, что однажды меж ними произошел примечательный разговор о выбранной профессии: «Дарвин спрашивал меня, мог ли бы я ответить утвердительно на обращенный к посвящаемому вопрос епископа: „Верите ли вы, что вы внутренне подвигнуты Святым Духом…“ и т. д., и когда я ответил, что не мог бы, он сказал: „Я также не мог бы и поэтому не могу сделаться духовным“.

Тем не менее, пройдя полный курс обучения, Чарльз через три года сдал соответствующие экзамены и получил степень бакалавра богословия.

Таким образом, наш драгоценный мистер Дарвин — не более чем самоучка. Классический английский джентльмен, имевший некое хобби: одни пили херес и гоняли лисиц с гончими, другие играли тюльпанам на трубе, третьи баловались со смазливыми служанками. Кто-то обозревал звездные небеса в телескоп, кто-то делал модельки кораблей. Ну, а Дарвин баловался науками. Посему вполне логично, что любой другой самоучка (вроде меня или еще какого-нибудь циника, не привыкшего гнуться перед дутыми авторитетами) имеет полное право разбирать по косточкам труды Дарвина, а также критиковать их в хвост и гриву. Поскольку это будут не более чем разборки меж дилетантами, ни один из которых не получил никакого специального образования и профессиональным ученым не является.

И Эдинбург, и Кембридж Дарвину, собственно, не дали никакой научной базы для его последующей деятельности. О чем он сам писал достаточно недвусмысленно: «Три года, проведенные в Кембридже, были так же потеряны мной в смысле академических занятий, как и годы, проведенные в Эдинбурге и в школе». Так-то…

Итак, с Кембриджем покончено… Однако новоиспеченный бакалавр богословия доставлял отцу лишь очередные неприятные эмоции. Священником он, это было ясно, становиться вовсе не собирался, так что три года обучения на богословском факультете, собственно, пошли псу под хвост. Какие сцены разыгрывались меж доктором и сыном, в точности неизвестно, но нет никаких сомнений, что строгий батюшка, отличавшийся, как мы помним, повышенной возбудимостью, в выражениях не стеснялся. Легко представить, что говорят родители в таких случаях, в любой стране это звучит одинаково:

– Что, и дальше будешь дурака валять? В твои годы пора бы и определиться в жизни. Доходили до меня слухи о твоей развеселой жизни в Кембридже…

Что-то вроде этого определенно звучало. Крыть было нечем. Дарвин сам писал впоследствии: «Время моего пребывания там (в Кембридже. — А. Б.) я считаю потерянным и даже более чем потерянным. Моя страсть к стрельбе, охоте, а за отсутствием ее к прогулкам верхом по окрестностям сблизили меня с кружком любителей спорта, между которыми были молодые люди прямо распутные и невысокой нравственности. Мы часто собирались вместе обедать; конечно, на этих обедах бывали люди и посерьезнее, но частенько мы пили не в меру, а затем следовали веселые песни и карты».

Кстати, любителям клубнички вовсе не следует на основании этих признаний считать, что Дарвин и его компания не вылезали из местных борделей: в те патриархальные времена «распутство» и «невысокая нравственность» сплошь и рядом означала лишь то, что молодые люди хлебали виски с пивком не из мелкой посуды, а потом орали песни после полуночи, будоража покой мирных обывателей. Хотя, несомненно, и девочки в той или иной степени присутствовали…

В общем, Чарльз очутился в подвешенном состоянии: священником он становиться не хотел категорически, но и не представлял, судя по всему, чем ему, собственно, теперь заниматься.

И тут обнаружился счастливый случай. Военный корабль «Бигль» под командованием капитана Фиц-Роя отправлялся в двухлетнее плавание к берегам Южной Америки, островам Южных морей и Индийскому архипелагу — экспедиция с сугубо научными целями, как было объявлено. Капитан искал толкового натуралиста, который согласился бы участвовать в экспедиции бесплатно. Одно немаловажное требование: поскольку жить этому натуралисту предстояло в капитанской каюте и, в общем, быть еще и товарищем по путешествию (наподобие попутчика шофера-дальнобойщика с хорошо подвешенным языком), то этот натуралист должен быть непременно настоящим джентльменом.

У капитана и Дарвина нашлись общие знакомые среди кембриджских профессоров, они Чарльза и рекомендовали — а он с превеликой охотой ухватился за эту возможность: два года научных занятий в отдалении от папеньки… Благодать!

Правда, при их первом знакомстве капитан Фиц-Рой испытал сильные сомнения по поводу предложенной ему кандидатуры. Нет, он не сомневался, что мистер Дарвин — настоящий джентльмен, но вот носик у него подкачал… Бравый капитан был ярым сторонником тогдашних модных теорий с мудреными, ныне совершенно забытыми названиями, гласивших, что характер и качества человека непременно отражаются на его внешнем облике. Так вот, нос у молодого мистера Дарвина был какой-то… не особенно и внушительный, этакой пипочкой. По глубокому убеждению капитана, люди с такими носишками не обладают ни должной энергией, ни решимостью, ни другими полезными для твердого британца качествами. Так что капитан едва Дарвину не отказал. Как в этом случае сложилось бы будущее