— Не обращай внимания, они всего лишь хорошо проводят время.
— Спасибо, Франк — ответил я, — но почему они продолжают хлопать? Я думал, что они ужасно сердятся на меня.
— Да ладно тебе, не дуйся. Благодаря твоему опозданию, сегодня ты помог им заработать в два раза больше. Ты — их герой!
Боже мой... За эту сессию нам заплатят в три раза больше чем за обычную. Продюсеры потратили на меня дополнительное время. Они вынуждены будут заплатить за это дополнительное время в студии 40 музыкантам. И мне ещё предстояла встреча с Дэйвом Ужасным...
Теперь я уже по-настоящему дрожал. Чтобы остаться на второй части записи, мне нужно было чудо. Хочется сбежать, но нельзя. Скрыться тоже негде. Лучше умереть... 2, 3, 4,... мы всё ещё там. Я всё ещё играю, смотрю на ноты. Но это ещё ничего не значит. И всё-таки в этом что-то есть. Я застрял на автопилоте, и по сей день не знаю, кто или что его включило.
Я был плохим парнем, играющим главную роль в фильме про свою жизнь, к которому прилагался саундтрек. Притом, что я никогда не принимал наркотики, всё это напоминало путешествие с ЛСД. Руки двигаются то вверх, то вниз, как у механических игрушек. Технический директор — сумасшедший, сбежавший из дурдома, бешено сочиняет свои бессмысленные композиции. Барабанщик — безумный повар, мощно колотит палками монстров, появляющихся иногда над поверхностью медного котла. Монстры издают жалобные вопли, когда удары достигают их голов, а духовые инструменты похожи на раздувающихся лягушек, отчаянно взывающих к своим соплеменникам. А я отчаянно взывал о помощи. Проскакивает мысль: «Плохо, да? То ли ещё будет, когда увидишь Дэйва».
Вспоминая эту забавную историю, на память приходит старый анекдот:
Что говорит надувной директор надувной школы надувному ученику, который принёс в школу булавку?
Он говорит: «Ты хочешь, чтобы сдулся я, сдулась вся школа, но самое ужасное, ты сам хочешь сдуться».
Провал! Моя рука делает завершающий удар по тарелке, как раз в нужный момент, давая понять, что барабанщик закончил свою партию.
«Закончили. — Говорит технический директор. — Спасибо, господа».
Ну, вот и настал мой конец. Путешествие окончено. Пора исчезать, лучше незамеченным, и, надеюсь, без оплаты. Мой ум начинает разрабатывать стратегию побега.
Не высовывайся. Разбирай барабанную установку быстро и по возможности бесшумно. Дэйв ещё в диспетчерской. Давай, поторапливайся!
Прошло ещё долгих пять минут. Барабаны уже упакованы. Я готов. Тогда я искренне пожалел, что не избрал флейту. Теперь всё это надо также бесшумно и быстро вытащить отсюда. С Франком не разговаривать. Ни на кого не смотреть. Замечательно, ещё немного, и я свободен. Денег не надо. Не останавливаться ни по какому поводу Дверь, коридор, и в нескольких ярдах — выход на свободу. Я уже почти там... О Господи, мне же нужно поставить всё это на пол, чтобы открыть дверь!
Какая-то добрая душа, как-будто для меня открыла дверь.
— Спасибо, друг. Ой, простите, господин Катц.
— А, Джон, — ответил Дэйв, валя меня с ног одним этим неожиданным приветствием.- Можно вас на пару слов?
«О Господи, только не это», — вопил мой ум.
— Вот ваши деньги, — сказал он, выписывая чек.
Вот, чёрт, — подумал я, но вслух произнёс:
— Большое спасибо!
— Ваш первый выписанный мною чек, Джон.
— Да...
Он открыл для меня дверь и посмотрел мне прямо в глаза.
— Да, кстати, хотелось бы сказать, я получил удовольствие.
Сделал паузу.
— С удовольствием вам это говорю.
Глубоко вздохнул.
— До свидания.
Дверь за мной закрылась.
Священный первый и последний чек господина Катца хранился в нашем серванте несколько недель. Я слишком сильно опозорился, чтобы обменять его на деньги. Всё-таки, преодолев всё рушащую моральную прямолинейность, я решил купить две новые шины для своей «Шкоды». Вот такая история.
Я ужасно не хотел давать и повода развитию тенденции к канонизму, даже, если что-то случалось не по моей вине. В тот период жизни я был неудачником, притягивающим одни несчастья. В этот период моей жизни я страдал от кармы, которая театрально вынуждала меня оригинальничать, что вконец портило дело.
Глава 4
Спустя четыре года после тех событий я жил в суровых условиях в Ист-Энде. Один мой хороший приятель предложил мне работу в «Сан Таге», в Уэппинге. Я был очень признателен за эту, так называемую работу мальчика на побегушках, так как всё ещё был музыкантом-любителем, борющимся за существование, и когда у меня появилась надёжная подруга Шерил, мне хотелось побольше зарабатывать. И как мне показалось, работа на доках предоставит мне такую возможность.
Хотя дни процветающих восточно-индийских лондонских доков вначале 1960-х ушли в прошлое, «Сан Таге» всё ещё была важной особенностью речной жизни Доклэнда, где располагался самый большой флот на Темзе. В то время «Сан Таге» была самой крупной компанией по поставкам на Темзе в Лондонский порт. К тому же, компания владела множеством таможенных складов, которые базировались у реки, где во многочисленных джутовых мешках хранились нерастаможенные товары: какао-бобы, сахар и многое другое. Первое, что мне надлежало делать, — идти вместе с ещё одним парнем и проверять после очередного сильного ливня все крыши, нет ли там щелей, и не попала ли вовнутрь вода. Если бы вода проникла в помещение и попала на какао-бобы, они бы распухли и взорвались. Был велик риск пожара. Каждый день мы рыскали по всем трём этажам, проверяя, нет ли где признаков влажности. Через несколько недель моему помощнику такая работа слегка надоела, и он предложил одному из нас оставаться на первом этаже и отдыхать на мешках с сахаром, а другому в это время проверять всё в одиночку. В следующий раз мы так и поступили. Тот, кто отдыхал в прошлый раз, должен был в следующий раз проверять верхние этажи.
Всю ночь лил сильный дождь, и в пятницу утром следующего дня, несмотря на то, что была моя очередь бездельничать, я предложил вместе проверить всё помещение. Мой друг заверил меня, что в этом нет никакой необходимости. Он обо всём позаботится. Всё, что требуется от меня — это уютно отдыхать свои два часа. Я подумал, как это щедро с его стороны.
Мог ли я возражать? Разве я знал, что он поднимется на другой этаж и сам завалится спать, не дойдя даже до третьего, полностью проигнорируя нашу договорённость.
Через пару часов он вернулся, разбудил меня, заверив, что всё в полном порядке, и нам надо пойти на перерыв. Мы так и сделали. Чайная, или тусовочная, стояла на четырех сваях в конце буксировки, в 20 футах вверх по серой Темзе. С другой стороны от бечевника располагался котлован, где рядами лежали и ржавели старые двигатели — настоящее морское кладбище. Проделав полдюжины шагов, мы оказались в старой деревянной хижине, чтобы понаблюдать забавный ритуал чайного перерыва однокашников, весело смеющихся над нашими стаканами, отчасти от того, что мы вместо того, чтобы работать, отдыхали, и отчасти, от того, что они очень серьёзно относились к своим особым чашкам («мугго», как они их называли). Каждая маленькая деталь: их древние, грязные, запятнанные танином «коронованные» чашки;
