человек… Шумный успех его последнего труда оставляет его самого равнодушным… Он мне писал, что прошлое интересует его лишь постольку, поскольку оно может принести пользу настоящему… страшному настоящему. Он изучает людей, которым удавалось задерживать упадок, возвращать силу, восстановлять… Его следующая книга будет носить название: «Герои, мудрецы и святые»… В области истории он проводит на редкость прозорливую психологию…
— История!.. Вот наука, у которой почва потверже, чем у вашей! — сказал Макс, любивший подзадоривать ученого.
— Тверже, чем у моей? — возмутился де Мирамар. — История построена на людских страстях. Надо обладать гениальным ясновидением, чтобы установить границу их лжи. Для нас же Земля раскрывается, как книга: мы разбираем уцелевшие буквы листок за листком, слой за слоем… В наших руках — скромные, но неопровержимые свидетели человеческой жизни.
— Которые все же не открывают вам всей тайны, — промолвил Шарль-Анри.
Молодые девушки переходили от одного к другому, предлагая кофе. Шарль-Анри, Лаворель и Макс окружили де Мирамара, стоявшего около камина. Его жена сидела рядом. С внимательной улыбкой прислушиваясь для вида к разговору, она мысленно распределяла программу завтрашнего дня. Губерт бросился в кресло и вытянул свою негнущуюся ногу, тяжелую, как деревянный обрубок.
— Нет, нет, спасибо, сестренка, кофе не надо! — сказал он Ивонне. — Я плохо сплю. Мне хочется спать только днем…
Он пожал плечами, подавляя зевоту.
— К чему это?.. Весь этот труд, эти разговоры, это бесполезное напряжение сил?..
Он разочарованно рассмеялся, и лицо его приняло жесткое выражение. Двадцать шесть лет, плен, лазарет, — чего он мог ожидать от жизни?..
— Молчи, Губерт! Слушай! — возмущенно прошептала Ивонна.
Раздавался лишь голос де Мирамара.
— Гибель цивилизации! — говорил он. — Эти последовательные остановки в развитии человеческой мысли… Кто знает, на какой ступени цивилизации находился материк Атлантиды перед тем, как обрушиться? Почему эпохи каменного века отделены друг от друга такими громадными промежутками времени? Какие перевороты затормозили упорное трудолюбие человека? Что может быть трагичней этих внезапных исчезновений человеческого труда?
Он все более и более возбуждался. Подметив усталость его глаз, госпожа Андело бесшумно встала, чтобы погасить люстру. Канделябры исчезли. Позолота потускнела. При мягком свете абажуров гостиная стала уютней.
— Постоянно приниматься сызнова! Начинать с тех же нащупываний, побеждать те же трудности, не имея даже возможности применять достигнутый опыт!.. Кто может постичь ту бездну непроизводительных усилий мысли, труда, страданий, которые испытало человечество? А герои, помогавшие людям переживать эти потрясения? Сам Эльвинбьорг не мог бы отыскать их следа.
— К счастью, эпоха таких потрясений перешла в область преданий! — воскликнул Жан Лаворель.
— Вы думаете? — усмехнулся Губерт. — Если природа угомонилась, то люди сами умудряются вызывать новые бури…
— Обвал берегов Далмации произошел не так давно, — напомнил Шарль-Анри, только что закончивший морское путешествие. — Начиная от Каттаро и почти до самого Триеста побережье произвело на меня впечатление места, где только что разразилась катастрофа. Наше судно лавировало между пустынными островками, где не привилась никакая растительность, и которые были прежде вершинами гор… Это все, что осталось от целого затопленного края…
— Северо-западная часть Франции опускается, а Швеция поднимается все выше, — сказал де Мирамар. — Но успокойтесь! Это движение происходит очень медленно. Пройдут еще тысячелетия, прежде чем морские суда смогут подходить к Парижу!
Послышались протесты и смех.
— Современные теории позволяют предвидеть будущие изменения, — продолжал Франсуа де Мирамар. — Материки рассматриваются теперь как обыкновенные плоты, спущенные на первобытную материю. Они то приближаются, то отдаляются друг от друга.
— Увы! Нужны целые столетия, чтобы они сдвинулись на один метр! — насмешливо вздохнул Губерт. — У нас хватит времени умереть от скуки раньше, чем мы сольемся с Америкой!
Макс, помнивший еще кое-что из космографии, заявил:
— Небольшое замедление вращательного движения Земли или легкое ускорение — и вся неподвижная масса морей хлынет к полюсам или экватору…
— А люди? — спросила Ивонна.
— Все потонут! — воскликнул Губерт. — Не все ли равно! Появятся другие… Новый Адам… Новый питекантропос — не правде ли, отец?
Его шутка не имела успеха.
Все замолкли. Опустив глаза, госпожа Андело чуть слышно про говорила:
— Почему бы событиям, столько раз имевшим место в прошлом, не повториться снова?
— Отец! Ваша книга принесет миру несчастье! — воскликнул Губерт, пытаясь рассмеяться.
— Это предсказывали, однако, большие ученые… — продолжала госпожа Андело тихим голосом, от которого стены обширной гостиной как будто вздрогнули.
Присутствующие глядели на нее, не узнавая ее лица. На ней лежала печать какого-то неведомого величия. Госпожа Андело, которую привыкли встречать по четыре раза в день торопливо шагающей по коридорам, скромную, молчаливую, с лицом без всякого выражения, — смотрела на них теперь глубокими, лучистыми глазами, с неожиданно оживившимся лицом, как бы прислушиваясь к какому-то далекому голосу, который постепенно воскресал в ее душе.
Франсуа де Мирамар тихо проговорил:
— Я не могу не вспоминать Луи Андело и его великолепного исследования о переворотах третичной эпохи. И я счастлив, что этот случай позволяет мне воздать должное крупному ученому, великие заслуги которого недостаточно еще оценены…
Он замолчал, не решаясь продолжать. Никогда до сих пор она не упоминала о своем муже, память которого она, по-видимому, нежно и горестно чтила. Никто не помнил, почему Луи Апреле был признан сумасшедшим некоторыми коллегами, завидовавшими его гению. Его смелый труд, почти забытый, все еще ждал должной оценки…
Госпожа Андело не слышала этих слов. Она, казалось, не видела никого из окружающих. Далекое воспоминание властно вставало перед ней, заставляя нарушить молчание и подыскивать слова, чтобы выразить то, что выразить было не под силу.
— Я его вижу… в то утро… в то последнее утро… Он никогда не проявлял большего ясновидения. Я переписала для него формулу Аристотеля: «Одни и те же места не всегда бывают землей или морем. Море приходит туда, где была твердая земля, и земля вернется туда, где мы видим сегодня море». Он комментировал теорию Сюэса, который объяснял потоп сейсмическим явлением, вызвавшим гигантское поднятие морского уровня. Я как сейчас вижу его стоящим перед окном, с устремленными вдаль глазами. Вдруг он мне сказал: «Возможно, что в недалеком будущем массы воды снова ринутся на сушу. Я этого не увижу… Но ты… может быть…»
Монотонный и как бы безразличный голос замолк. Наступило молчание. Никто не мог оторвать глаз от госпожи Андело, созерцающей чей-то невидимый образ.
— Поделился ли он с вами своими предположениями? — спросил наконец Шарль-Анри.
Госпожа Андело проговорила с трудом:
— Он скончался в следующую же ночь от кровоизлияния в мозг…
— Какая жалость! — необдуманно воскликнул Макс.
— Лучше не знать… — пробормотала госпожа де Мирамар, — мы не могли бы жить…
Все примолкли. Казалось, что гипотеза Луи Андело, это завещание его мысли, тотчас же опечатанное смертью, получило значение пророчества. Полуосвещенную гостиную сдавила минута мрачной жути. Воспоминания из книги Бытия осадили встревоженную мысль, вызывая чудовищные картины… Непомерно
