предупреждал ее о каждом выступе, попадавшемся на том подобии дороги, которая служила им местом прогулки. Она покорно повиновалась его голосу, следуя за мужем своей неуверенной походкой. С длинной бородой, в изодранном костюме, он казался старым бродягой, поддерживающим даму с белыми руками и спокойными чертами неподвижного лица. Несмотря на душевное волнение, Макса охватил прилив бесконечной жалости. Мысль его перенеслась в Пиренеи, к его родителям, которые, быть может, спаслись и представляли собой такие же обломки. Он подошел к ученому.
— Отец, — промолвил он.
Макс впервые называл его так. Де Мирамар остановился. Безумная прислонилась к его плечу.
— Отец, — повторил Макс, — хижина закончена… Она готова принять мою жену…
Де Мирамар стоял неподвижно, в раздумьи склонив свою седую голову.
— Вы имеете в виду женитьбу, — пробормотал он. — Да… Я об этом думал… Следовало бы… я не знаю… подыскать обряд, который мог бы хоть отчасти заменить…
— Зачем? — сказал Макс.
Мужчины смущенно стояли друг против друга. Де Мирамар прервал наконец неловкое молчание.
— Вы же не имеете намерения похитить мою дочь так… совсем просто?..
Макс не решился ответить прямо,
Де Мирамар объяснялся с трудом, колеблясь, подыскивая слова.
— Так как гражданской регистрации больше не существует, то Ева не будет замужем… в общественном смысле этого слова. Но… следовало бы, по крайней мере, объявить об этом… акте перед свидетелями… закрепить подписями. Надо же все-таки предупредить людей…
— Предупредить! — невольно повторил Макс. Они замолчали.
— Я никогда не думал об условностях, — сказал наконец Макс. — Я не стал бы, конечно, и восставать против обычаев своей среды… Но с этого момента, как эта среда больше не существует…
Де Мирамар покачал головой…
— Я подозреваю, что вы слегка анархист, Макс! Я не замечал этого раньше…
И добавил очень серьезно:
— Ваше бракосочетание будет первое, которое мы совершим в Сюзанфе. Мы создадим прецедент. Мы должны обставить его гарантиями и придать ему возможную торжественность. Мы должны спасти понятие семьи, сын мой.
Подняв свои прозревшие глаза к потемневшим вершинам, Макс мысленно ответил: «Мы сохраним семью не установлением обрядности, а примером верной и преданной любви…»
— Мы сделаем то, что вы решите, — проговорил он вслух.
Де Мирамар крепче прижал к себе руку жены и продолжал свою медленную прогулку. Макс шел за ним, опустив голову.
На пороге хижины, которую ученый занимал со своей женой и дочерьми, де Мирамар обернулся к Максу:
— Я слышал о бракосочетании, совершенном Элизе Реклю в своем доме, без священника и мэра. Я разрешу себе дать вам мое благословение в самом тесном, интимном кругу.
Сам того не замечая, он употреблял прежние формулы.
— Хотите… завтра? — спросил молодой человек.
— Я никогда не слышал, чтобы назначали такое близкое число, — вздохнул историк. — Правда, вы уже давно обручены…
На следующий день де Мирамар собрал в хижине свою семью, госпожу Андело, гувернантку, Инносанту и старого Ганса. А Макс привел пастуха, которого он насильно удерживал за плечи.
Ученый открыл свою рукопись на первой странице. Под заглавием «Гибель цивилизаций», которое казалось теперь жалкой иронией, он написал карандашом: «Восьмого октября Макс Денвилль сочетался браком с Евой де Мирамар».
И подписал: «Франсуа де Мирамар, профессор Сорбонны, член Французского Института».
Госпожа де Мирамар послушно поставила свою подпись, не сознавая, что собственно она делает. Ученый протянул карандаш молодым людям. Губерт и госпожа Андело подписались в свою очередь.
Де Мирамар встал очень взволнованный и хотел произнести несколько слов:
— Даю вам мое благословение… И объявляю вас сочетавшимися браком…
Он остановился и добавил:
— Увы! У вас нет даже обручальных колец!..
День выдался теплый, и новобрачные были в своих прежних костюмах. В старой, не раз уже чиненной одежде, они имели вид бедняков. Из рваных сапог высовывались голые пальцы. Вопрос о чулках не поднимался уже давно…
Они ушли рука об руку. Пройдя мимо хижин, они поднялись по направлению к перевалу, и тени их постепенно сливались в одну. Губерт провожал их взглядом. Их силуэты, уменьшенные расстоянием, неожиданно выросли перед его глазами, и ему стало казаться, что их присутствие наполняет всю пустынную долину.
Отвернувшись от медленно удалявшейся молодой четы, Губерт решил взобраться на отвесный сланцевый склон, расположенный над хижинами. Он надеялся, что это усилие отвлечет его от нелепой тоски, которая вдруг сдавливала ему грудь. Но он только напрасно выбился из сил…
Задыхаясь, он упал на жесткую землю…
Число!.. Роковое число вонзилось как острие в его измученное тело.
Восьмое октября!.. Только два месяца!
Он пытался больше не думать. И из души его вырвался болезненный крик:
— Обходиться без необходимых вещей — это еще нетрудно… А вот без ненужных и лишних — это невозможно!
Он ощущал непреодолимое желание выкурить папиросу… О! Этот дым, благодаря которому предметы кажутся не такими скучными… Газета!.. Рюмка все равно чего на столике в кафе… Только бы это было на улице, где толпятся живые существа…
Он закрыл глаза. Перед его взором предстал двойной бульвар, вереница автомобилей, мчащихся сквозь толпу. Сумерки, блеск огней, яркие снопы света, быстрые тени, голоса, крики… Ах! Все, что торопится, что шумит, что трепещет!., и автомобиль, который мчит вас куда-то! Вы принимаете участие в общем трепете жизни! Жизнь!.. Цивилизованная жизнь!.. За час этой жизни он готов был отдать всю вереницу грядущих дней! Один час! Один час этой жизни, которая так недавно утомляла его до отвращения!.. Безжалостное, неотступное видение продолжалось… Ночные рестораны. Столы, уставленные цветами. Загадочный облик входящих женщин. Из-под меховых манто виднеются их светлые платья. Изысканные блюда, которые подаются на блестящем и тонком фарфоре, бургундское вино, которое превращает бокал в темный цветок на хрустальном стебле… И легкое возбуждение, и улыбки, и вскользь брошенные слова, и безобидная философия за десертом… И меланхоличная веселость, очарование окружающей обстановки, и эта любовь на один вечер, которую покидаешь, зная, что из-за нее не будешь страдать… которую забываешь, как розу, аромат которой ты мимоходом вдохнул. И вот без всего этого обходиться всю жизнь!!..
Распростертый на своем сланцевом ложе, лицом к лицу с вершинами, которые давили его’ величием своего одиночества, Губерт ощущал одно желание — покончить с собой.
Шум скатывающихся камней заставил его вздрогнуть. Он услышал за собой быстрые шаги. Поднявшись, провел рукой по лицу… Да, да! Оно было в слезах…
Не успел он вернуть ему равнодушное выражение, как около него оказался Игнац.
— Человек! — кричал он вне себя. — Я видел человека на Круа де Кюлэ!
— Где? — переспросил Губерт, вскочив на ноги.
— На горе с другой стороны долины Иллиэц, на Айернской скале… Человек стоит на маленькой площадке скалы, совсем один…
Губерт хотел в свою очередь взобраться наверх и, несмотря на предупреждение пастуха, стал карабкаться по бесплодному склону, усеянному мелким булыжником…
— Вы ничего не увидите… Это всего лишь точка среди камней…
