«В течение десяти месяцев, – пишет он в заявлении, – я запирался перед следствием... и в этом запирательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро перед т. Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину. Тов. Сталин правильно сказал, что «Примаков – трус, запираться в таком деле трусость». Действительно, с моей стороны, это была трусость и ложный стыд за обман. Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1930 г., я связался с Дрейцером и Шмидтом, а через Дрейцера и Путну с Мрачковским и начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полное показание».
Примаков решился, но и теперь он не спешил сбросить тяжелый груз, лежащий на душе. В показаниях 14 мая он называл Якира, которого заговорщики прочили на пост наркома обороны, и несколько других имен. В этот день, точнее в ночь на 14 мая, был арестован начальник Военной академии им. Фрунзе командарм А.И. Корк. На следующий день после ареста Корка взяли «временно не имевшего должности» Бориса Фельдмана.
Однако и теперь Примаков тянул с показаниями. Он еще надеялся на чудо, и лишь спустя еще неделю признался: во главе заговора стоит Тухачевский, связанный с Троцким. Комкора словно прорвало. Долгое время запиравшийся, теперь он спешил выложить все и называл около сорока имен военачальников – участников заговора. Но к этому времени Примаков был не единственным, кто начал «раскалываться».
С шестидесятых годов прошлого столетия «реабилитаторы» и подвизающиеся вокруг темы репрессий сочинители представляли дело так, будто бы показания «героических» армейцев были выбиты истязаниями «палачей-следователей».
Высоколобые интеллигенты убеждали читателей, будто бы «герои-полководцы» подписывали клевету, сочиненную «садистами лубянских застенков», уже ослабевшей от пыток рукой. Но это только лукавый миф. Все обстояло совершенно не так. Мягко говоря, авторы таких утверждений долгие годы водили общественное мнение за нос. В объективной оценке: то была умышленная злонамеренная ложь, построенная на замалчивании действительных фактов и фальсификации реальных событий.
На самом деле многие «великие полководцы» давали показания чуть ли не в первые часы после ареста, сдавая друг друга с поразительным усердием. Ярко выраженная тенденция, почти демонстративное стремление «сотрудничать» со следствием, особенно проявилась с арестом Корка и Фельдмана.
Смещенный с поста начальника Управления по командно-начальствующему составу РККА Борис Фельдман лишь месяц пробыл на посту заместителя командующего Московским военным округом. Арестованный 15 мая, в первый же день он написал следователю Ушакову заявление:
«Вы и н-к особого отдела т. Леплевский, который также беседовал со мною, предъявили мне обвинения в участии в военно-троцкистской антисоветской организации и предлагаете встать на путь чистосердечного признания.
Такое желание: узнать, какими сведениями располагает следствие, чтобы не сказать лишнего, естественно в поведении арестованного. Однако капитан госбезопасности Зиновий Ушаков скептически отнесся к аресту комкора. Он не считал бывшего начальника управления кадрами «великим полководцам», и ему казалось, что арест Фельдмана ничего не давал для перспективы продвижения следствия.
Следователь З.М. Ушаков (настоящая фамилия Ушамирский) позже показал: «Леплевский сказал, что я получаю для допроса Фельдмана... Так как на Фельдмана было лишь одно косвенное показание некоего Медведева, я даже выразил удивление, почему мне не дали более важную фигуру с конкретной целью». Речь идет о М.Е. Медведеве, бывшем начальнике Управления ПВО, арестованном 6 мая, но уже вскоре Зиновий Маркович переменил свое мнение.
Он продолжает: «В первый день допроса Фельдман написал заявление об участии своем в военно- троцкистской организации, в которую его завербовал Примаков. Придерживаясь принципа тщательного изучения личного дела и связей арестованных, я достал из штаба дело Фельдмана и начал изучать его. В результате пришел к выводу, что Фельдман связан интимной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом других крупных командиров и имеет семью в Америке, с которой поддерживает связь. Я понял, что Фельдман связан по заговору с Тухачевским, и вызвал его 19 мая рано утром для допроса.
Но в это время меня вызвали к Леплевскому на оперативное совещание, на котором присутствовало около 30 сотрудников, участвующих в следствии. Мне дали слово о результатах допроса Фельдмана примерно десятым по очереди. Рассказав о показаниях Фельдмана, я перешел к своему анализу и начал ориентировать следователей на уклон в допросах с целью вскрытия несомненно существующего в РККА военного заговора...
Как только окончилось совещание, я... вызвал Фельдмана. К вечеру 19 мая было написано на мое имя... показание о военном заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и др., на основании которого состоялось 21 или 22 мая решение ЦК ВКП(б) об аресте Тухачевского и ряда других. К слову говоря, Тухачевского начал допрашивать я 25-го, а 26.5 он признался. После этого я получил 30.5 Якира».
Историки незаслуженно бросили грязное пятно на Ушакова-Ушамирского, который вел следствие по этому делу, очернив его подозрением в «истязании» допрашиваемых. Никаких серьезных доказательств этого нет, и не было. То же касается начальника 5-го отдела ГУГБ комиссара государственной безопасности 2-го ранга Израиля Моисеевича Леплевского. Именно их подписи стоят на протоколах допросов военных, включая и Тухачевского.
Впрочем, готовность сделать признания объяснялась не национальностью. Два заявления Ежову 16 мая написал и командарм 2-го ранга, эстонец А.И. Корк. В первом он сообщил, что военная организация правых, включавшая троцкистскую под руководством Путны, Примакова и Туровского, была лишь частью более крупной организации, в которую его вовлек Енукидзе. Он указывал: «Основная задача группы состояла в проведении переворота в Кремле». Во втором он показал, что во главе организации стоял штаб переворота в составе Корка, Тухачевского и Путны.
Конечно, та поражающая поспешность, с которой арестованные начали давать показания не может не бросаться в глаза. Арестованный 15 мая, уже на следующий день Фельдман показал, что был вовлечен в заговор в 1934 году Примаковым, и указал на принадлежность к заговору Путны, Зюка и Шмидта.
Через три дня,
Кроме Егорова, он указал на вербовку им в заговор в 1933 году: начальника Военно-инженерной академии РККА Смолина, в 1934 году – начальника 3-го отдела Штаба РККА Аппогу. К 1935 году подследственный отнес вербовку заместителя командующего войсками ПриВО Кутякова. Фельдман оказался расчетлив, и в своем заявлении просил следствие учесть, что помогал изобличать участников военного заговора.
В этот же день, 19 мая, под давлением новых неопровержимых фактов, обширные показания дал Ягода. Его допрос вели заместитель народного комиссара внутренних дел СССР, комиссар государственной безопасности 3-го ранга (т. е. генерал-лейтенант) Курский и начальник отделения ГУГБ капитан государственной безопасности (полковник) Коган. Вечером того же дня Ягода уточнил подробности своего вхождения в заговор правых зимой 1932/33 года. На вопрос, в чем же заключались планы правых, бывший начальник НКВД показал:
«
