ставку, – отмечает генерал-полковник К. Цейтцлер, – Гитлер по-своему обыкновению обратился ко мне с многочасовым монологом. Невозможно было перервать его речь».
Но интересна и иная черта характера немецкого руководителя. Гитлер был эмоциональным человеком и часто впадал в ярость. Гудериан описывает такой эпизод: «Гитлер, с покрасневшим от гнева лицом, с поднятыми кулаками, стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и вперед, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались».
Впрочем, эти вспышки гнева бывали и более сдержанными: «От всего услышанного, – пишет Шпеер, – Гитлер разнервничался, настроение его явно испортилось. И хотя он не сказал ни слова, это было заметно по тому, как он судорожно сжимает и разжимает кулаки, грызет ногти. Чувствовалось, что в нем нарастает внутреннее напряжение…
Гитлер больше не владел собой. Его лицо покрылось пятнами, он уставился невидящими глазами куда-то в пустоту и заорал во все горло: «Проведение каких-либо оперативных мероприятий является исключительно моей прерогативой! Вас это никак не касается! Ваше дело – производство вооружения, вот и занимайтесь им!»... Фюрер окончательно утратил самообладание, речь его была сбивчива, он буквально захлебывался в потоке слов». Несколько ранее в своих мемуарах министр вооружения писал: «Я вдруг услышал нечленораздельный, почти звериный вопль».
Конечно, деятельность фюрера нации требовала и деловой обстановки для принятия жизненно важных решений на совещаниях со своими соратниками. Генри Пиккер пишет по этому поводу: «В этих совещаниях, проводившихся в рабочем бомбоубежище в саду имперской канцелярии, всегда принимало участие большое количество людей, многим из которых фактически там нечего было делать... В небольшом помещении присутствующие с трудом могли найти себе место. Стеснившись, они стояли вокруг стола с оперативной картой, за которой сидел Гитлер и несколько поодаль стенографистки.
Постоянное хождение и ведшиеся в задних рядах вполголоса разговоры часто мешали работе, но Гитлер обычно не возражал против этого. Заслушав доклады, он сообщал свои решения относительно следующего дня. При этом он лишь иногда прислушивался к предложениям генералов. Как правило, еще до начала оперативного совещания у него уже было сложившееся мнение».
Подобную обстановку описывает и уже цитировавшийся Шпеер: «Из-за присутствия большого количества людей в сравнительно маленьком помещении всегда был спертый воздух, из-за которого я – как и многие другие участники совещания – очень быстро уставал... Своим собеседникам Гитлер обычно не давал даже слова сказать и удачно избегал обсуждения спорных вопросов.
...Все решения были уже предопределены заранее. Гитлер всегда соглашался вносить в свои планы только незначительные изменения. «Гения, – утверждал Гитлер, – может распознать только гений...»
Нет смысла продолжать описание делового стиля фюрера немецкой нации, и неискушенный читатель вправе ожидать нечто подобное от Сталина, тоже проводившего множество встреч в своем кремлевском кабинете.
Здесь, в кабинете вождя, решались все основные вопросы, касавшиеся политических, экономических, хозяйственных, оборонных и других проблем страны. Совещания с большим числом приглашенных участников проходили в Свердловском зале Кремлевского дворца. 19 декабря 1938 года там состоялось заседание Главного военно-морского совета.
На нем присутствовали И.В. Сталин, В.М. Молотов, А.А. Жданов, К.Е. Ворошилов, а среди выступавших были М.П. Фриновский, И.С. Юмашев, В.П. Дрозд, Г.И. Левченко, Н.Г. Кузнецов. Сталин внимательно слушал выступления, бросая по ходу реплики или замечания. Они воспринимались как указание, вместе с тем он стремился досконально разобраться в мнениях руководителей флота по вопросам морской доктрины в связи со строительством новых кораблей.
Он осмысленно смотрел на вещи. В частности, он критиковал формулировку о «сложных формах боя», записанную в приказе о боевой подготовке на 1939 год. Его мысль сводилась к следующему: «Сложный бой возможен в будущем при наличии линкоров, крейсеров и других крупных кораблей, а пока мы еще на море слабы, и задачи нашего флота будут весьма ограниченными. Понадобится лет восемь-десять, пока мы будем сильны на море».
Обсуждались вопросы закупки за границей нескольких учебных кораблей, строительства военно- морских баз, вспомогательного флота, судоремонтных заводов, подготовки кадров для создания большого флота. Слова не бросались на ветер. Строительство бурно развернулось на всех флотах.
Заместитель командующего Тихоокеанским флотом Кузнецов в докладе на совещании коснулся неприятного события. Во время шторма погиб строящийся эсминец. Сталин посуровел, и все ждали, что разразится гроза.
– Вы считаете, что было предпринято все для спасения корабля? – спросил он.
– Все, – лаконично ответил Кузнецов.
Сталин дослушал доклад молча, не прерывая. Гроза не прогремела».
Такие совещания у Сталина стали рабочей практикой, и они неизменно завершались деловыми результатами. После совещания Кузнецов и Жданов выехали в командировку на Дальний Восток, чтобы на месте рассмотреть возможность переноса торгового порта из Владивостока в Находку. И уже вскоре в стране появился новый порт.
В начале этого же года в Овальном зале Кремля были собраны все, кто проявил себя как авиационный конструктор или изобретатель или вносил предложения, касавшиеся авиации. В президиуме сидели Сталин, Молотов, Ворошилов. Среди присутствующих находились нарком авиационной промышленности М.М. Каганович, конструкторы В.Я. Климов, А.А. Микулин, А.Д. Швецов, С.В. Ильюшин, Н.Н. Поликарпов, А.А. Архангельский, начальник ЦАГИ М.Н. Шульженко.
Совещание вел Молотов. Выступавшие один за другим поднимались на трибуну. Сталин молча расхаживал по залу. Он курил трубку, и со стороны могло показаться, что, погруженный в свои мысли, он не принимает участия в происходившем. Но так могло показаться лишь со стороны.
«Мне запомнилось, – вспоминал Яковлев, – что начальник НИИ ВВС Филин настойчиво выступал за широкое строительство четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков «Пе-8». Сталин возражал: он считал, что нужно строить двухмоторные бомбардировщики, и числом побольше. Филин настаивал, его поддержали некоторые другие. В конце концов Сталин сдался, сказав: «Ну, пусть будет по-вашему, хотя вы меня не убедили».
Сталин умел уступать грамотным специалистам, порой доверяя их аргументам, даже не будучи окончательно убежденным в их объективности. Однако жизнь доказала правоту Сталина. Яковлев отмечал: «Пе-8» поставили в серию на одном заводе параллельно с «Пе-2», но в ходе войны, уже вскоре, к этому вопросу вернулись. «Пе-8» был снят с производства, и завод перешел целиком на строительство «Пе-2». Война требовала большого количества легких тактических фронтовых бомбардировщиков, какими и были «Пе-2».
Рабочий день Сталина был смещен. Он начинал работу во второй половине дня, заканчивая ее далеко за полночь, иногда под утро. Он занимался делами по 12-15 часов в сутки. Его кремлевский кабинет, расположенный на втором этаже бывшего Сената, в северном углу у Никольской башни, выходил окнами на Арсенал. Вход в здание начинался со старинного крыльца, а в вестибюле охрана проверяла документы.
Широкая каменная лестница с красной ковровой дорожкой вела к длинному коридору, из которого был вход в секретариат. Прямо перед входом находилось бюро генерал-лейтенанта В.Н. Власика – начальника личной охраны Сталина. В секретариате слева стоял стол его помощника А.Н. Поскребышева, а справа – помощника Генерального секретаря Л.А. Логинова.
Рядом с приемной была комната дежурных охраны, где полковники Кузьмичев либо Горбачев предлагали посетителям, имевшим оружие, сдать его. Здесь же, в приемной, располагалась вешалка для верхней одежды членов Политбюро. В кабинет Сталина вела двустворчатая дверь с тамбуром.
Кабинет вождя представлял собой просторную светлую комнату с высоким потолком и облицованными мореным дубом, в рост человека, стенами. Старинная мебель из темного дерева. Справа у выхода стояла витрина с посмертной маской Ленина, а слева – высокие часы. К письменному столу протянулась ковровая дорожка; над столом картина – Ленин на трибуне. Слева располагался также большой длинный стол,
