два. За ними бежали «томми» в своих шутовских касках, похожих на перевернутые тарелки. Пехотинцы стреляли из винтовок и пулеметов, но спешенные мотоциклисты не обращали на свистящие пули никакого внимания.
Расчеты копошились у маленьких противотанковых пушек — напрасная затея, Люк хорошо видел в бинокль, как рикошетируют 37 мм снаряды от лобовой брони танков. Но командир эскадрона знал, что за его спиной, на том берегу канала, генерал подготовил для британцев неприятный сюрприз…
Чудовищный смерч пронесся над полем боя. Как тяжелая кувалда сминает одним ударом картонную коробку, так и мощные немецкие зенитки, длинноствольные 88 мм орудия, прошлись по английским танкам, дырявя их насквозь и срывая башни.
Среди дюжины погребальных костров разбитых танков дымились и три ранее неуязвимые «Матильды» — даже их толстая броня не спасала от смертоносных попаданий.
Остальные английские танки под прикрытием завесы от чадящих собратьев поползли назад на максимальной скорости. Впереди них, в частоколе грибных разрывов, поспешно отходили и «томми» — Роммель для отражения атаки, кроме зениток, стянул еще два гаубичных дивизиона.
— Победа! Победа, господин гауптман! — денщик, как и все мотоциклисты, не смог сдержать ликования.
— Нет, мой милый Эрик, — улыбнулся краешками губ капитан. — Мы лишь приоткрыли себе дорогу на Дюнкерк. Теперь нашей дивизии надо поспешать и подойти к городу с юга. А если промешкаем, то с востока туда ворвутся панцеры «Шнелле-Хайнца» — он медлить не любит!
«Танки Гудериана прорвались к Ла-Маншу?!» Так, кое-что проясняется, и со временем наконец стало ясно!
Андрей теперь был уверен, что сейчас последняя декада мая 1940 года, примерно 22–23-е число, точную дату он не помнил. От начала наступления германских войск 10 мая по плану «Гельб» прошло чуть меньше двух недель, когда танки преодолели Арденны и стремительно дошли до Ла-Манша. Теперь союзникам придется несладко.
«Да шут с ними! — решил про себя Родионов и задал сам себе извечный русский вопрос: — А мне-то в этой шкуре что делать?»
Прошла добрая четверть часа, пока Андрей напряженно размышлял над этим вопросом. Шмундт вышел из бункера (а что это ставка возле Мюнстера, Андрей не сомневался), слуга, врач и еще один адъютант в эсэсовской форме, Шауб, его не беспокоили, даже дышали через раз, считая, что их фюрер опять впал в беспамятство.
Вариантов дальнейшего существования после тяжкого размышления вырисовалось только три, один другого не лучше. Самый простой — пустить себе пулю в лоб. Плюс — смерть Гитлера смешает карты нацистам. Минус — после короткой драчки за власть утвердится какой-нибудь Гесс или Геринг, или еще кто поумнее фюрера. Время у них для выбора есть — после победы над Францией англичане на какое-то время станут не опасными, а СССР, в чем он был твердо уверен, ранее 1942 года к войне не подготовится.
Вариант второй примерно с такими же для него последствиями, потому сумасшедшим или недееспособным прикидываться не стоит. Плюсы практически отсутствуют, а минусы все те же.
Над третьим вариантом Андрей размышлял подольше и решил прибегнуть именно к нему. Цель понятна — оставаясь фюрером, постараться выдержать проверку «на вшивость» так, чтобы ни одна нацистская сволочь не заподозрила, что в шкуре обожаемого Гитлера сидит совсем другой, кто их ненавидит и готов с дерьмом смешать.
Нужно только месяц-другой продержаться, войти в курс дел, а там начать думать, как Сталину помочь, войну с Германией не допустить. Многомиллионных жертв и разрушений не будет, и оба его деда, что на фронте погибли, живыми останутся. СССР и Германия сейчас чуть ли не союзники, так пусть таковыми и пребывают, согласно завету «железного канцлера». А он не допустит этой кровавой войны.
Положительный результат несомненный, несмотря на то, что придется в этой поганой шкуре долго жить. Однако минусы есть — если заподозрят, что «царь-то не настоящий», то нацистские бонзы запросто могут поступить с ним по второму варианту. А потому придется играть роль фюрера очень убедительно, и эта травма, полученная в ванной, должна помочь.
Андрей решил именно на нее ссылаться и всех убеждать, что фюрер приложился головушкой капитально, немного расстроив себе мозги. Пусть делают снисхождение в части новых, неожиданных, поступков и частичной амнезии — нужно только очень убедительно играть роль. Хотя бы на эти несколько дней прикинуться больным, ведь Брандт подтвердит случившееся с Гитлером несчастье и все обоснует как нужно другим врачам, которые скоро подъедут. Главное — убедить медикуса сделать правильные выводы.
«То, что случилось со мной, — невероятная вещь. Такого просто не может быть! Но оно есть! А потому нужно жить, раз выпал такой расклад… Карма, видать, такая! Один случай на миллион… Нет! На миллион миллионов, что так могло произойти… А может, так было изначально предначертано судьбой и это мой долг? Да, скорее всего, так и есть…» — решил про себя Андрей и стал проваливаться в трясину забытья. Он уже не играл — усталость пригибала свинцом, и немилосердно болело разбитое, начавшее опухать синевой лицо.
Генерал Эрих фон Манштейн с мрачным напряжением смотрел на карту. И хотя разящие удары германских танковых клиньев разрезали союзные войска на две части, полностью оторвав англичан от главных сил французов, чувствовалось, что до победы еще далеко.
Дело было в тех приказах из Цоссена, штаба ОКХ, выражавшихся в постоянных приостановках танковых корпусов. И это имело объяснение — тупые штабные генералы так и не поняли гениального смысла блицкрига, рассекающих ударов во всю глубину вражеских войск, и теперь искусственно сдерживали атакующий прорыв танков, тем самым давая время подтянуться к ним отставшим пехотным дивизиям.
Вроде во благо — не дать возможности союзникам отсечь панцеры и занять территорию. Но, закрепляя пространство, командование сухопутными войсками теряло время — ведь противник тоже использовал эту заминку к своей пользе, мог без суматохи, более продуманно принять ответные контрмеры и начать перегруппировку войск.
Сейчас генерал хотел только одного — оказаться в ставке и прямо указать Гитлеру и начальнику генштаба ОКХ Гальдеру о недопустимости подобных заминок. Незачем сдерживать танки и мотопехоту, ведь фузилеры на своих двоих никогда не смогут за ними угнаться и тем более идти с ними вровень. Пусть танки продолжают рваться вперед, а задача пехоты — окружать и добивать рассеченные группировки войск французов и англичан.
Эрих Манштейн передернул плечами — генерала грызла обида. Именно его план лег в основу этого наступления. Он разработал этот блестящий блицкриг, будучи начальником штаба группы армий «А» — главной ударной силы вермахта в этой французской кампании. И что же?! Его, как шелудивого пса, завистники из ОКХ и ставки фюрера вышвырнули вон, дав под командование армейский корпус, формирование которого было только начато.
И теперь он здесь, в Люксембурге, а не на фронте, где решается судьба кампании. Это публичная пощечина, но тем самым завистники показали свою бездарность, не просто примазавшись к плану, но нагло присвоив его. Славу они, может, обретут, вот только истину вряд ли им удастся затушевать. А фюрер просто не разобрался…
Манштейн снова посмотрел на карту и вздохнул: вот если бы 22 года тому назад германские войска так же прорвали фронт французов на всю глубину, то не был бы подписан позорный версальский мир, Германия бы победила и не испытала веймарского лихолетья. Но тогда и он сам уже не смог бы гордиться этим великолепным планом, пусть и сквозь слезы глядя на развернутую перед собой карту.
