Глава четырнадцатая
ГУЛИСТАН[7]
В бабье лето, в воскресенье, дедушка и Нурлан прибираются в саду. Груши и яблоки давно собраны, розданы жителям посёлка, но в этом году уродилось так много яблок, что остался большой остаток, и, чтобы сохранить яблоки на зиму, дедушка готовит зимовальную яму.
Острой лопатой он снимает пластины дёрна, а Нурлан складывает их в сторонке и слышит, как кряхтит и стонет дедушка, углубляясь в красную землю.
— Дедушка, — спрашивает Нурлан, — чего ты стонешь?
— Червей много перерезал, — винится дедушка. — Очень много перерезал дождевых червей. Почему они попадают под лопату?
— Они срастутся, — утешает Нурлан.
— Ты так думаешь? — оживляется дедушка.
Кругом благодать.
Осеннее солнышко набрало силу. Разбуженные его теплом, порхают бабочки. По закрайке сада по второму разу зацветают цветы: нежно-лиловый короставник, жёлтый козлобородник, золотая розга, белая звездчатка, малиновый или красно-фиолетовый воитель — татарник, восковой репяшок, дымчато-белый тысячелистник — деревей-трава, огненный зверобой… Они расточают знойный запах лета, которое всё ещё здесь и вот-вот отойдёт в жаркие страны. Гудит шмель. По цветам ползают пчёлы. Их ворчанье и движенья деловиты, и, судя по всему, мёда на посошок они находят немало. Лоснятся стволы деревьев.
А одна яблоня позабыла, что она в свой срок принесла урожай плодов, окончательно перепутала осень с весною и накануне зимы зацвела по второму разу — вся, как есть, убралась белорозовыми цветами и нежится под солнышком.
Дедушка говорит с весёлой укоризной:
— Ай, ай, ай! Старая яблоня на зиму нарядилась невестой. О чём она думает?
Он качает головой, берётся за черен лопаты и вонзает лезвие в красную землю.
Из ямы остро пахнет глубинной сырой землёй, и запах этот, доселе не известный Нурлану, тревожит и немного страшит мальчика. Чтобы было веселее, он тянется к разговору:
— Дедушка, а дедушка!..
— Никогда не кричи под руку, — сердится копатель. — Если все будут кричать под руку, то кто будет работать?
Обиженный Нурлан поднимает последнюю дернину и несёт её подальше от ямы. Дернина, прошнурованная корнями, тяжела. Мальчик с облегчением опускает её на землю и недалеко от себя видит кладбище комбайнов.
Вон куда он зашёл!
Некогда могучие машины не походят на себя: они вросли в землю; спины у них или сгорблены, или продавлены; на боках, как кровь, запеклась рыжая ржавчина; от них тянет горьким железным тленом. Комбайн, на котором звёзды в три ряда, глядит на Нурлана единственной фарой в трещинах, и во взгляде его мальчику чудится мольба.
Мальчик отводит глаза, снова глядит в око комбайна, опять отводит и бежит обратно в сад.
— Дедушка-аа!..
Из ямы торчит одна спина старика. Лезвием лопаты, белым от работы, он разравнивает днище ямы, отёсывает стены её, и они блестят, как смазанные маслом.
Дедушка поворачивается на голос и говорит:
— Ты, никак, плакал, сынок?
— Я?..
Нурлан глядит на коричневое, как из терракоты, лицо, на жилу, набухшую на лбу, на руки, похожие на ветви старой яблони, и великая жалость к старику поднимается в душе мальчика.
— Дедушка, а почему ты не пошёл к нам жить?
Дедушка садится на край ямы, убирает паутину с лица и говорит:
— Меня хорошенько не звали.
— Но я зову тебя хорошенько!
Дедушка не отвечает. Прищурившись, он смотрит в глубину сада, где цветёт взбалмошная яблоня, и рассеянно улыбается.
— Вот так они всегда, — говорит он.
— Кто? — спрашивает Нурлан.
— Женщины. Они вроде всё понимают. А живут не по временам года. Разве я неправду говорю, сынок?
Надув губы, Нурлан долго сопит и, чуть не плача, спрашивает:
— Дедушка, а комбайны, как слоны в Африке, на одно поле приходят умирать?
Пальцем со сбитым ногтем дедушка манит Нурлана к себе: нагнись, мол, скажу большую тайну, и когда мальчик нагибается, то, щекоча дыханием, старик шепчет с радостью:
— Разве они умирают? Их расплавляют и сплавляют в большой слиток. Вот в такой! Когда слиток остывает, из него делают новые машины.
— Откуда знаешь? — ревниво спрашивает Нурлан.
— Начальник научил.
— Большой начальник?
— Очень большой.
Нурлан свешивает голову с края ямы и произносит:
— Что там глубже, дедушка?
В яме голос его звучит глухо, как чужой. Нурлан быстро распрямляется и чувствует, как кровь отлила от головы и кругом разлита сухая теплынь.
— Как бы это тебе сказать, сынок? Там купола из соли. Соляные купола! — вспоминает дедушка. — Есть купола из стекла. Стеклянные купола… Сынок, к нам гости.
Сюда идут Богдан и Светлана.
Богдан с корзиночкой, он вышагивает хотя и важно, да не так, как обычно, и в движениях его много уважения к саду, к дедушке да и к Нурлану тоже. А Светлана такая, как всегда: тихонькая, в очках.
Гости эти столь редкие и почётные, что Нурлан не выдерживает и первый здоровается издалека:
— Здравствуй, Богдан!
От радости он прыгает на месте, ведёт гостей к сверкающей груде яблок и прыгает на новом месте.
— Вам набрать? Или вы сами? — шумит Нурлан и помогает гостям отобрать самые лучшие яблоки.
Перед уходом Богдан со значением замечает про корзинку с яблоками:
— Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
«Роль учит», — с почтением думает о нём Нурлан и спрашивает товарища: — Всё ещё вживаешься?
— Хорошего понемножку. Вжились давно, — ответствует Богдан и, потеряв интерес к Нурлану, шествует домой вместе со Светланой.
Нурлан бредёт к яме.
Навстречу дедушка несёт холщовую сумку, ту самую, на которой вышиты три зелёные птицы, как лепестки тюльпана.
Сумка набита яблоками.
— Сынок, — наказывает дедушка. — Ты догони гостью и отдай ей это.
— Вместе с сумкой? — холодеет Нурлан. — Без отдачи?..
Дедушка жуёт губами, прежде чем ответить:
