части города, в китайском квартале еще сохранялись, глиняные мазанки. Но в 1958 году, приехав в Монголию вторично, я увидел полностью преобразившийся город. А люди, побывавшие в Улан-Баторе после меня, рассказывают, что старых городских кварталов больше не существует. Однако когда мы впервые в 1957 году оказались в этом городе кочевого народа, старое еще уживалось с новым.
На следующий день после приезда, обойдя весь город, я спустился к Толе, до самых берегов которой простираются современные жилые строения, учреждения и заводы с дымящимися трубами. Злейший враг каменных зданий в Монголии — резкий, леденящий северный ветер, достигающий иногда ураганной силы. Двери домов обиты войлоком, и по краям к ним прибиты планки, закрывающие щели. Окна не открываются, помещения проветриваются через форточку
Монголы издавна знакомы с городскими поселениями монастырского или крепостного типов, и все- таки им, видимо, трудно дается решение навсегда расстаться с юртой и поселиться в каменном строении. Но это объясняется не какой-то там «древней склонностью к кочевой жизни», а скорее тем, что строительная техника еще не сумела найти тип зданий, соответствующий здешнему климату. В каменных домах жильцы страдают не только от холодного ветра, непрерывно свистящего с осени до весны, но еще сильнее от летней жары, когда температура часто поднимается до 40°. Уланбаторцы, не ожидая наступления летнего зноя, уже ранней весной переселяются в дачные юрты. С берега Толы хорошо видны эти своеобразные дачки, белеющие у подножия ближайшей горы и дальше в окрестностях. У автобусных остановок на площади имени Сухэ-Батора стоят длинные очереди: дачи находятся в 10–15 километрах от города, и добраться туда, кроме как на автобусе, можно разве верхом. Рабочие, служащие, интеллигенция — все бегут из раскаленных зданий города в прохладные долины.
Дачные юрты мало чем отличаются от обычных кочевых, только деревянные каркасы у них ярче раскрашены, и обставлены они фабричной мебелью, чисто дачной, из полых алюминиевых труб. Войлочные стены юрты снизу подгибаются, и через каркас внутрь проникает свежий ветерок, а сверху войлок хорошо защищает от палящих лучей солнца. Многие юрты электрифицированы. Дачные стоянки расположены на значительном расстоянии, друг от друга, и во время больших летних празднеств их обитатели обычно покидают просторные войлочные юрты и отправляются на место сборища, захватив с собой маленькие парусиновые палатки —
На городской территории повсюду идет хлопотливое строительство. Часто из-за перепланировки улицы приходится делать большой крюк. Но как ни торопливо строится город, всем улан-баторцам еще не хватает места в новых домах, некоторые живут в так называемых дворах, или
Заметив иностранца, хозяин выходит навстречу и любезно приглашает меня зайти в юрту. С большим интересом рассматриваю, как обставлена «городская юрта» — этот этнографический парадокс.
Около самого входа налево — небольшая этажерка с книгами. Перед ней стол и два стула, на столе тарелка со сластями. Мебель здесь совсем не у места; в юрте удобнее сидеть на войлочных коврах. Спинки деревянных кроватей и большие сундуки, заменяющие платяные шкафы, расписаны старинными монгольскими узорами, напоминающими меандр. По красному фону проведены линии пяти-шести цветов — от зеленого до желтого. В других дворах я обнаружил, кроме жилой, еще кухонную юрту. Посреди кухни стоит железная плитка; дым по черепичной трубе выходит из дымового, отверстия юрты. Кольцо дымового отверстия опирается на два раскрашенных и покрытых резьбой столба. Кровать и полки с кухонной утварью направо от входа задернуты занавесками. За очагом стоит низенький, настоящий монгольский столик, ложки которого не выше пяти-шести сантиметров. Хозяин первой юрты, куда я зашел, — шофер, работающий на государственном предприятии. Он угощает меня монгольской водкой и рассказывает много интересного о своей жизни. Шоферы — современные «моторизованные кочевники». Расстояния в этой огромной стране так велики, что водителям машин часто приходится уезжать на несколько недель. Правда, теперь шофер за полчаса покрывает один уртон (35 километров), то есть дневной переход старинной конной почты. И все-таки по сравнению с оседлыми рабочими водители автомашин — кочевники новой Монголии. Не случайно молодая монгольская литература так часто воспевает любовь шофера и пастушки. В Монголии профессия шофера приобрела почти символическое значение.
Однако кочевая жизнь водителя состоит не из одних удовольствий; есть в ней и своеобразные трудности. В старину кочевники-пастухи передвигались по степному бездорожью вместе с семьями, а современным шоферам приходится иногда надолго разлучаться с женой и детьми.
Между тем к старым заботам кочевой жизни прибавились новые. Кочевым товарищем водителя вместо коня стала машина, а уход за ней требует технических знаний. Мой хозяин научился водить и ремонтировать машину в техникуме. В бескрайних степях водителю не на кого рассчитывать, кроме как на себя самого, когда нужно устранить какие-нибудь перебои в работе мотора. Ремонтно-заправочные станции расположены на расстоянии 300–400 километров друг от друга. Позже, во время наших экскурсий по стране, я имел возможность убедиться, как хорошо разбираются монгольские водители в машине, которая так далеко увела их от старых привычек и занятий. Наряду с телефоном и телеграфом отдельные автомашины и автоколонны сделались животворной кровеносной системой страны. Водители грузовиков охотно объединяются в автоколонны, пришедшие на смену старым караванам верблюдов. Машины доставляют шерсть и промышленные товары, развозят по степям продовольствие, лекарства и книги. И люди, разъезжающие на машинах, объединяются в новые коллективы, новые не только потому, что вместо верблюдов и яков приходится иметь дело с автомобилем, но и по характеру своей деятельности. Ведь они обслуживают всю страну, удовлетворяют потребности и заботятся об интересах всего народа. Монголы называют шофера
Вместе с изменением жизненного уклада меняются и идеалы людей. В юрте играют двое детей. Я спрашиваю у мальчика, которому на вид можно дать не более пяти лет, кем он хочет стать, когда вырастет.
— Буду водить красивую машину, — не задумываясь, отвечает мне мальчик, а мать, одетая по старинке в традиционный костюм монгольских женщин, улыбается сыну радостно и горделиво.
К сожалению, мы не можем долго задерживаться у этой гостеприимной семьи: нас ждут в гостинице.
Подготовка к поездке по Монголии затянулась, но мы стараемся с толком использовать время, работаем в библиотеках и музеях, знакомимся с культурной жизнью столицы. На следующий вечер после нашего приезда мы уже слушаем в театре монгольскую оперу «Три печальных холма», либретто которой написано писателем Нацагдоржи[23]. Театр помещается в одном из самых красивых зданий на площади Сухэ-Батора; фасад его украшают колонны и тимпаны.
Музыка оперы очень приятна для европейского уха. Композитор Дамдасурэн учился в Европе. Опера написана по монгольским мотивам. Хотя местами и чувствуется китайское влияние, музыку в целом нельзя назвать эклектической, а инструментовка совсем самобытна. Наибольшее впечатление произвела на нас монгольская народная песня, которую в отличие от других арий певец исполнил фальцетом с множеством колен.
В антракте я наблюдаю за публикой. Сразу видно, что люди ходят здесь б театр не для соблюдения этикета. Больше половины зрителей, прогуливающихся в фойе, одеты в национальные монгольские костюмы, особенно женщины. Во время действия зрители не сохраняют полной тишины, обмениваются впечатлениями и аплодируют не исполнителям, а автору, напряженно следя за развертывающимися на сцене событиями. Единственное исключение было сделано для исполнителя народной песни.
На следующий день отправляемся в китайский район. Большинство мелких ремесленников и частных торговцев в Улан-Баторе — китайцы. По просьбе Кёхалми, которую особенно интересует конская сбруя монгольских кочевников, идем в мастерскую седельника. В маленькой низенькой каморке на трехногом
