Проблемы больной Эли полностью заслонили собой то, ради чего Аким и оказался в дальнем зимовье. Вспомнил как-то: «Под договорчик-то аванс взят, пятьсот рубликов!.. А-а, как-нибудь выручится, выкрутится, не впервой в жизни горы ломать, да из-под горы выламываться, главное — человека спасти! Там видно будет, что и как».
Мы не знаем, как дальше сложится жизнь у Акима, но знаем, что она у него легкой не будет. Но вот другим, тем, кто видит разницу между жизнью и базаром, на котором каждый норовит извлечь только выгоду для себя, будет с ним просто и надежно.
В беседе со мной о «Царь-рыбе» Астафьев как-то заметил: не только этой повестью, всю оставшуюся жизнь буду настаивать, талдычить о том, что человек, относящийся варварски к родной реке, родному лесу, занимается самоистреблением. Важнейшая тема, пронизывающая его творчество — «Человек и природа», — постоянно преследует Виктора Петровича, не дает ему покоя. Он постоянно касается ее в переписке с друзьями и знакомыми, высказывает резкие и категоричные суждения. Вот, например, взятое почти наугад одно из сохранившихся писем Сергею Баруздину, известному литератору, главному редактору журнала «Дружба народов»:
«Дорогой Сергей Алексеевич!
Я все лето в Сибири, обживаю избу в родной деревне, которую купил для работы. Но работать пока некогда, много хлопот, много поездок, которые, увы, не обходятся без пьянки — это бедствие какое-то, и от него не так-то просто отмахнуться или спастись.
Работать на бумаге почти не довелось, но перевидал и передумал много — за Сибирь взялись вплотную, и поскольку на моих глазах был разгромлен Урал, то меня оторопь берет от размаха того погрома, который развернулся здесь. При таком темпе и при таких хозяевах и Сибири хватит нам ненадолго, а это последний наш форпост. Потом надо будет ложиться и добровольно помирать. Пропадем без войны, без внешнего вмешательства, но зато при передовой системе.
Журнал я ваш получил давно, а не успел поблагодарить за него только из-за того, что не было времени присесть за стол.
Так благодарю сейчас, издалека, и желаю доброго здоровья. Розе кланяюсь.
Ваш В. Астафьев 17 августа 1979 г.».
Но, пожалуй, больше всего внимания проблеме взаимоотношения человека и природы уделяет Виктор Астафьев в письмах Феликсу Штильмарку, ученому, доктору биологических наук, одному из крупнейших знатоков заповедников России и автору нескольких замечательных книг. Вот некоторые из них: «Лукоморье — где оно?», «На службе науке и природе» (летопись Кондо-Сосвинского боброво-соболиного заповедника), «Таежные дали», «Историография российских заповедников». В этих книгах — свежесть взгляда, достоверность очевидца, боль от надругательств над родной природой, попытки найти выходы из создавшихся тупиков.
Коллеги неизменно отзывались о нем как о разностороннем ученом-естествоиспытателе, энергичном авторе природоохранительных проектов, самоотверженном защитнике особо охраняемых природных территорий. С его непосредственным участием были созданы такие прекрасные заповедники, как Малая Сосьва, Юганский, Сохондинский, Таймырский, Центрально-Сибирский, Брянский лес.
Тяга ученого к литературной деятельности неслучайна — родился он в семье знаменитого советского писателя Роберта Александровича Штильмарка (1909–1985), автора популярного приключенческого романа «Наследник из Калькутты». Перед своей смертью Феликс Робертович завершил работу над рукописью, в которой рассказывает о незабываемых встречах своей жизни. В одной из ее глав приводятся письма Виктора Астафьева за двадцать лет переписки с ним и отцом. Передавая мне рукопись, Феликс Робертович рассказал о том, как завязалось их знакомство:
«Виктор Петрович в 1970-х годах лично познакомился на каком-то писательском сборище с моим отцом, который в 1940-х — 1950-х годах отбывал тюремно-лагерный срок в енисейской Сибири, в том числе и в Игарке, где служил при так называемом „крепостном театре“. Конечно, симпатии Астафьева к отцу были связаны и с необычной историей создания им романа „Наследник из Калькутты“.
Как-то я послал В. П. Астафьеву отзыв об одном его произведении. В январе 1979 года на читательской конференции по книгам Астафьева в Москве я попросил Виктора Петровича о встрече, которая вскоре состоялась в Переделкине. Он согласился тогда похлопотать о переиздании „Наследника из Калькутты“, который при жизни автора был запрещен Госкомиздатом РСФСР.
Кстати, раньше, в 1960-х годах, я жил в Красноярске. Позднее часто доводилось ездить туда по своей работе, связанной с охраной природы и созданием новых заповедников. Когда В. П. Астафьев возвратился на родину в Овсянку, я стал с ним чаще встречаться. Однажды мы ходили на Столбы. Все это сблизило нас, и почти до конца его жизни я имел счастье и честь получать письма от великого сибиряка. Благодаря Виктору Петровичу в 1989 году, уже после смерти отца, „Наследник из Калькутты“ переиздан в Красноярске с моим послесловием. Содействовал Астафьев и в публикации романа-хроники „Горсть света“, изданной в Москве в 2001 году.
Имеющиеся у меня письма В. П. Астафьева весьма интересны как своей непосредственностью, так и информативностью. Особенно поражают страстные высказывания писателя о насилии людей над природой, его боль и страдания из-за этого. К сожалению, мне не всегда удавалось разобрать его весьма трудный почерк, поэтому некоторые слова и даже отдельные фразы остались непрочитанными».
Итак, перед вами письма из личного архива Ф. Р. Штильмарка. Вначале — два письма, адресованные его отцу, Роберту Штильмарку.
«Дорогой Роберт иль Роман!
Полмесяца жил я в Москве, каждый день собирался Вас навестить, но задергали, затискали делами, точнее, видимостью дел до хвори — погода плохая, сыро везде, а у меня — хроническая пневмония, ну, и плюс болезни, которые сопровождают человека сидячей работы всюду и везде. Приехал сын, и меня на машине — к тетушке в Хотьково, глянули на карту — Балашиха совсем в другом конце, сын — водитель молодой и зеленый, вот и не рискнул делать крюка, уехали домой. Первый раз я ехал этой древней дорогой — через Переславль, Ростов, Ярославль — на Вологду. Какая тихая, теперь уже обманчиво притихшая Россия! Представляю, как тут было при царе-кесаре, и зависть к предкам охватывает — жили, никуда не спешили, ничего не боялись, одного барина почитали, а теперь-то их, вон, по тыще на каждого трудящегося развелось! И все кланяться велят, и почитать их, а главное — идею, по которой они вознеслись и здравствуют.
Мой папа тоже зимогорил в Енисейске, правда, не без вины, а по причине дурной своей башки. Сейчас у меня доживает век: дети, сотворенные им с маменькой, видеть его не желают, да и мало их осталось. Поумирали, поспились.
Есть о чем поговорить нам, есть! И я непременно Вас навещу, как буду „посправней“, навещу скорее всего в октябре, что-то в первой половине, а пока удалюсь в деревню, отлеживаться после „редактуры“, далеко еще не завершенной, т. е. мною-то она сделана, но еще изд-во не начинало „работу с автором“…
Статью Вашего сына Феликса я читал в „Нашем современнике“, и она мне понравилась[83], жаль, что не довелось мне с ним встретиться во время работы над „Царь-рыбой“, впрочем, и от того уже, что я знал и видел, у меня уже раскалывается башка, а он бы, как ученый, добавил бы мне еще „материалу“… Ну, крепитесь, держитесь и прочее! Поклон Вашей Маргарите Дмитриевне, и Вам, и Феликсу от всего нашего выводка!
24 августа 1976 г.
В. Астафьев».
13 октября 1980 г., Овсянка.
«Дорогой Роберт Александрович!
Письмо Ваше нашло меня уже на родине, куда я перебрался еще в июле и, поскольку переезд в наше время и в нашем возрасте дело очень тяжелое, для начала заболел, но воздух родины не только был „сладок и приятен“, но и сух в отличие от европейского, где мело и льет с весны, то я поправился, и сейчас,
