прячетесь под чужими фамилиями, рветесь к власти. Это было понятно еще до революции. Так что ничего нового, ничего удивительного. Удивляет только наглость, с какой желаемое здесь выдается за действительность. Таким манером, вам кажется, вы делаете неизбежным желаемое. Но это ваше дело. Хотеть не вредно.
Читаем заметки дальше.
А дальше, оказывается, вас и иже с вами и Съезд не устраивает. Вас «продолжает путать своей нерешенностью вопрос о соотношении между влас тью народных депутатов и руководящей ролью партии». Почему Съезд должен избирать рекомендованных партией? «Неоправданный прессинг». «Съезд избрал Председателя Верховного Совета без альтернативы». «Съезд подчинился и избрал Верховный Совет до прений». «Съезд отверг предложение Сахарова о декрете о власти». И так далее и тому подобное. Съезд такой — сякой. Сахаров хороший. Даже
Съезд уже противопоставляется Сахарову — все не так, все не то, потому что не по — вашему.
В конце концов автор как бы нечаянно роняет: «в таком большом сборище». Вот образ Съезда, который сложился в гипертрофированном самолюбии вашей стороны. «Две тысячи двести депутатов — это вообще трудноуправляемая, инерционная масса, плохо пригодная для пло-
I дотворной, сосредоточенной работы».
Конечно — келейно лучше. Света гласности вы и иже с вами боитесь, как чумы. Это уже понятно. «Для успешного правления, — великомудро замечаете вы, — нужны не голосующие руки, не зычный голос, а ЗАД (подчеркнуто мной. — В. Р.), сидеть, обсуждать, думать». Это уже заявочка! Нужен зад, чтобы думать.
А стилистика, а русский язык! И после этого вы называетесь русским писателем?
Концовка ваших заметок — прекрасный отвлекающий маневр. Кажется вам — незаметный для читателя. Словно хвостом вильнула Пагрикеевна, сбивая со следа погоню: хвостиком в одну сторону, сама шасть в другую. Вы снова возвращаетесь к оценке Съезда: «При всех своих промахах Съезд смело вступил в эру…» «Власть вернулась к народу». «Это возвращение, обретение власти…» (Подчеркнуто мной — В. Р.)
Полноте, Данил Гранин (Герман)! Никуда власть не вернулась. Тем более к народу. Где была, там и осталась. И вообще, у народа никогда не было власти и не будет. То все сказки. Народ слишком прост и слишком сложен для этой роли. Да и не может он быть у власти. Вы это хорошо знаете. И лжете. Зачем? Чтобы опять именем народа казнить его же, народ?
Вы тут ловко подставляете Верховный Совет. Конечно же, вы имеете в виду Совет Союзов. То бишь Примакова. Потому что перед этим походя лягнули Нишанова, который «не должен был уходить с должности, «пересесть в другую коляску», пока ферганские распри не будут полностью улажены».
Всех отмели, оставили только своих. Расчистили путь к народной власти. Обретаете власть. Не рано ли протрубили? Самонадеянность ваша восхищает, но не украшает вас. Она вульгарна и не приемлема для русского народа. Понимаете?
Да, и с чаем плохо, и с мылом не лучше. С сахаром неприятности. Но не дай нам Бог Сахарова (…) А. Д.!
Жуткое слово образуют эти две буквы — ад. Ирония судьбы! Вот если он, или кто там за ним, придете к власти — это будет беда. Ад! Он уже был. Мы уже учены раз. Второго раза не будет.
Вы неустанно и дерзко наводите читателя на мысль, что де у Горбачева не все ладится. Да, не все в его деятельности вообще и на Съезде в частности я, да наверное и многие, принимают с удовлетворением. Есть у него нерасчетливые рывки вперед, а затем отход назад. По — моему, он слишком многословен в речах. Не всегда удачно импровизирует. Мне кажется даже, что он слишком много на себя берет. И так далее. Не все у него получается.
А что вы можете предложить? Ваши национальные амбиции? Зазывание к иллюзорной народной власти? Мы уже имели народную власть, сыты ею по горло. Именем народа долго и подло мордовали народ. И люди с именами — масками подталкивали руку палача. Народ не может властвовать, и вы это прекрасно знаете, ибо в нем свет, но в нем и тьма. Вам нужна его тьма. Во тьме его вы навострились обделывать свои делишки. Ваши свободолюбивые призывы — обман. Заманивание в капкан. Во тьму. В которой потом, если не дай Бог, ваша возьмет, вы будете творить страшные дела. Наподобие расказачивания, раскрестьянивания и вообще обесчеловечивания, которые уже пережила Россия. Вам плевать на народ, на страну, на Россию. «Россия — сука», по А. Синявскому. Вам бы ее переплавить в золотой слиток и угащить на Сион…
Август, 1989 год.
НА ОРБИТЕ ДУШИ И СОВЕСТИ
Вышла в свет книга «Избранное» Эрнста Сафонова.
Откровенно говоря, я стал вчитываться в книги этого писателя после того, как посмотрел по телевизору фильм по его повести «Не забудь оглянуться». Фильм поразил меня безжалостной правдой. И еще чем?то, что не сразу поддается осмыслению, но заставляет задуматься над тем,
как мы дико живем. И почему мы так дико живем? Не Знаю, как кому, но мне теперь 'этот вопрос не дает, как говорится, покоя. Он висит над моёй жизнью, словно дамоклов меч. Мне кажется, моя жизнь с тех пор вошла в новое качество: я не мыслю теперь себя, своего «Я» без этого мучительного вопроса. И странное дело! Несмотря на безжалостную правду фильма, в душе нет чувства безысходности, Наоборот, во мне где?то далеко — далеко возгорелся и теплится стойко маленький, но неистребимый огонек надежды на лучшее. (Раз это увидено и раз об этом сказано, значит; это наболело, значит, должна быть подвижка к лучшему. Как если б человек посмотрелся в зеркало перед выходом на люди и увидел на лице грязные разводы, и не вытереть грязь, не привести себя в порядок он теперь не сможет).
Меня порадовала еще одна вещь в кинокартине: режиссер с великой бережностью отнесся к авторскому материалу. Он сумел понять к донести до зрителя замысел автора и саму душу произведения. Вот так бы и другим режиссерам относиться к литературному материалу, без так называемого «своего видения» и творческих домыслов, от которых потом тошнит и плеваться хочется.
До показа с))ильма по телевидению нам с Эрнстом Ивановичем случилось познакомиться. По — моему, это произошло в дни Учредительного съезда ассоциации «Единение» в Москве, делегатом которого я был. В издательстве «Советский писатель». У нас с ним произошел короткий разговор. Я повспоминал, как пытался когда?то опубликоваться в «Лит. России» при М. Колосове. Заметил мой рассказ Юрий Гусинский, бывший тогда зав. отделом прозы. Рассказ назывался «Господствующая высота». Его там читали и перечитывали, пытались поставить в номер, но…
Эрнст Иванович выслушал меня и сказал сочувственно:
— Л вы перешлите его мне, этот рассказ. Только на конверте напишите «лично», чтобы он не «утонул» там в нашей почте
Хорошо!
Я отослал рассказ. Через некоторое время получил ответ лично от Эрнста Ивановича. Мол, все в рассказе правильно и хорошо, но…
Потом мне попалась его книга. Потом этот фил! м по
телевизору, Фильм мне понравился, и я решил написать ему несколько хороших слов. Потом в «Лиг. России» я прочитал отрывок из нового романа о Набатникове. Понравилось. И я снова написал ему. Мол, хорошо, становлюсь в очередь за будущей книгой, желательно с автографом.
Так незаметно и вошел в мою жизнь этот писатель. И творчеством и чуточку лично. Теперь его книги, его «Лит. Россия» — в кругу моих литературных интересов. Некий кусочек моего «Я» живет теперь и под сенью его духа, духа его творчества.
А нынче в этом «кусочке» моего «Я» прибавилось света — у меня в руках «Избранное». Читаю, и созвучно мне каждое слово. Потому что я живу на той же орбите Души и совести. Читаю, удивляюсь и радуюсь. Удивляюсь тому, как зорок «глаз», как глубоко автор видит жизнь и человека в ней. Радуюсь
