неживой и, в то же время, столько было живой неодолимой силы вокруг. Красота очаровывающая, завораживающая возбуждала и подавляла. Как далеко и как тщательно прячет природа от человека свои прелести! Вернее, как долго и как упорно мы загоняем красоту природы в медвежьи углы! С каждым днем становится все труднее до нее дотянут >:я взглядом
Мы спустились к речке. Посидели на берегу, отдохнули, послушали рокот воды.
— Вот бы удочку сюда! — сказал Женя, светясь благодушием.
— Можно. — Я, кажется, сунул в рюкзак свои неприхотливые рыбачьи снасти.
— Да ты что?! — не поверил Женя. — Старик, ты самый гениальный, самый предусмотрительный путешественник в мире.
— Но здесь неподходящее место для рыбалки, — сказал я с видом знатока, хотя ровным счетом ничего в этом
не смыслил. Просто мне место не нравилось. — Надо, чтобы заводь и чтоб поглубже…
И мы пошли дальше. И не по дороге, а вдоль речки, ища более подходящее место для рыбалки. Нашли. Пологий берег, довольно широкий и спокойный разлив речки и, судя по всему, глубокий. Не знаю, как с точки зрения рыбы, но с нашей точки зрения — место вполне рыбное.
Мы остановились на берегу под кустом тальника, я достал снасти. Женя, тем временем, вооружился моим охотничьим ножом с наборной ручкой, вырезал два ивовых удилища. Мы наживили крючки катышками хлеба и забросили в воду. Мы так увлеклись поисками рыбного места и затем приготовлениями к рыбалке, что не заметили, как набежала тучка и брызнул дождь. Опомнились, когда над горами покатился кругло и картаво гром. А потом увидели, как по склону, на той стороне речки, в ослепительном сиянии солнца, к нам спускался косой, сверкающий серебряными нитями дождь. Мы воткнули в прибрежный песок удочки, стащили в кучу свои рюкзаки и накрыли моим старым болоневым плащем. А дождь медленно и как?то мягко спускался по голому склону. И все как будто угрожал достать нас, но так и не достал. Брызнул немног о, прошумел и иссяк. Запарила трава, лес, успевшие разогреться на солнышке. Задвигались туманы. Гром неуверенно громыхнул, на этот раз, с острым резким треском, тучка помялась над горами и ускользнула. Тут же выглянуло солнце, ужалило тучку жаркими своими лучами, быстро подсушило травы, лес, слизало туманы и заиграло весело и победно.
Женя сказал:
— Старик. Or такой красотищи можно рехнуться. Я старый, античеловеческий осел! Годами сижу дома, а земля такая красивая. Какие же мы молодцы, что придумали этот поход! Ничего в жизни я не испытывал прекраснее и, наверное, больше никогда не испытаю. Будем живы, вытащи меня еще хоть разок. Если я буду упираться, бей меня палкой, коли меня ржавой вилкой, мори меня голодом до тех пор, пока я не подчинюсь тебе. Я принимаю твою веру. Идет?
— Идет.
Рыбу мы не поймали. Но зато мы видели крабов. Небольших, с пятачок. Когда брызнул дождь, они вылезли из воды и высоко, будто на цыпочки, встали на камешках на
своих лапках, подставили спины под теплый, пронизанный солнцем дождь.
— Что это? — почти с ужасом спросил Женя.
— Это морские крабы.
— А как они сюда попали?
— Очевидно птицы занесли сюда икринки на ногах.
— Чудо!
Дождь перестал, крабы убежали.
Мы смотали удочки и пошли дальше. Вокруг нас весело толпился омытый дождем, сверкающий под солнцем березнячок.
— Какие молодые, сладострастные березки! — воскликнул Женя. И пожалел: — Как жаль, что мы не взяли с собой жен!
Он уже скучал по женскому обществу. Точнее, нам слишком много было на двоих этой непередаваемой красоты. Хотелось поделиться с кем?нибудь. Я его понимал. И решил отвлечь его, заговорил о другом.
— Хорошо нам объяснил дедуля слово «дуб». А хочешь, я тебе про слово «береза» расскажу.
— Хочу, старик.
— Знающие люди утверждают, что «береза» от древнего слова «светлый», «сверкающий». И в самом деле — посмотри, как они светятся и сверкают. Наши предки были наблюдательными людьми.
— Хорошо, старик. Слова как алмазы.
— И как алмазы неистребимы. Им пользуются миллионы людей, а они не тускнеют. Наоборот, сверкают еще ярче, ослепительнее. Вот, например, твоя фамилия Дубровин. Наверное, от слова дубрава. Дубрава — дубовый лес. Рамень — еловый…
— Постой, — Женя, шедший впереди, даже остановился. — У нас под Воронежем есть местечко Рамонь. Слово очень похоже на «рамень». Рамонь — рамень. Может, когда?то там был ельник — рамень? А потом Рамонь?
— Вполне может быть.
— Красивое место. Ты как?нибудь приезжай, я тебя свожу туда.
Я потом был у Жени, и он возил меня в Рамонь.
Пока мы идем с ним, молчим, думая над причудливыми превращениями слов, составляющими язык людей, я, пожалуй, расскажу о нашей с ним поездке в Рамонь.
Женя был уже редактором молодежной газеты «Молодой Коммунар». У него большой, сверкающий полиро
ванный мебелью кабинет, служебная персональная машина, возможности, перспектива. Все это, конечно, произвело на меня впечатление. Я, грешным делом, подумал, что Женя теперь изменится, зазнается. Нет. Он был такой же: естественный, немногословный, без эффектаций, внимательный, насмешливый. Только чуть, может, больше озабоченный.
Утром они с женой ушли на работу. Я остался дома. Читал, даже что?то писал, а Женя «раскручивался» с делами. Потом позвонил мне. Я пришел в редакцию. Мы сели в машину и поехали.
Рамонь — это теперь поселок над рекой Воронкой. У самого обрыва стоит обшарпанный господский дом, в котором теперь не то контора, не то склад. От него вниз ведет анфилада лестниц, украшенных каменными ангелочками и амурами. Далеко внизу в красивой, широкой старой пойме реки раскинулся вольно и безобразно деревоперерабатывающий комбинат: горы стружек, опи/ок, разбитые в прах подъездные дороги, лужи, трубы, дымы, грохот, пыль, вонь. Дальше — притихшая, словно забитая баба, речка Воронка. А за нею, насколько хватает глаз, тянется к горизонту лес. Русский былинный простор. Умели раньше выбирать красивые места. И совершенно непонятно, почему мы теперь так упорно, так бездумно рушим эту красоту? По инерции классовой ненависти? Назло врагам трудового народа? Нет. Элементарное невежество, нерачительность, глупость; нагнетаемая недобрыми людьми злость.
Рамонь — это средне — русское чудо. Ну разве виновато оно, красивое место под древним русским городом, в том, что когда?то его облюбовал мироед? Разве наши дети виноваты в том, что когда?то здесь жил и правил злой суд кжой?то крепостник? Почему мы лишаем наши с детей этой красоты? Красоты, которая не только радует глаз, но воспитывает у человека любовь к Родине, к России, патриотизм. Когда же мы поймем это?
Третью, последнюю, ночь мы провели прямо у дороги. Поленились искать более удобное место. Хотя и у дороги было по — своему удобно: узкая длинная поляна, за поляной лес, за лесом невысокая круглая горушка. И составляли нам общество несколько деревьев боярышника, да грабовая колода — старая полуспревшая валежина. Возле этой валежины мы и поставили палатки. Развели костер.
Еще засветло к нам припожаловало стадо коров. Позванивая нашейными колокольчиками, коровы неторопливо приближались. Казалось, что это замедленные съемки нашествия на лагерь. Животные пощипывали травку, поглядывали на нас. Одна телочка, красная, с черными бархатными ушами и белой звездочкой во лбу, в белых «носочках» так заинтересовалась нами, что забывала даже пощипывать травку. Она подолгу смотрела на нас крупными меланхолическими глазами, йотом оглядывалась на коров — старух, как бы спрашивая у них, — в чем дело, что это за пебята впереди? Нюхала воздух: нет, от нас не станицей пахнет. Снова пыталась щипать травку, стараясь, видно, отвлечься. Но не шла пастьба на ум. Любопытство
