одного в Ленинграде…
Если уж распирает душу удаль молодецкая не ко времени, то почему бы не напечатать сей меморандум нового поколения русских писателей ну хотя бы в «Литературной газете»?
Не напечатали бы, конечно. Потому что — чужая территория, «апрельский заповедник», так сказать… Есть еще журналы «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Юность», «Дружба народов», но ведь и там, простите, даже в переднюю не пустят, не так ли? Тогда к чему же эти телячьи взбрыкивания в тесной загородке, когда кругом сплошная «чужая земля»?
В старину у русских людей был культ предков, теперь, похоже, начинает нарождаться культ блудных сыновей, но дело тут не в каких?то наших обидах, а в глубокой тревоге: «Эти молодые так ничего и не поняли, не разглядели из?за своих «хлыстовских бдений», и им, видимо, придется сглодать ту же осинку, которую всю жизнь глодали мы…».
Оглянитесь, друзья, ведь совсем не устарела еще есенинская фраза: «В своей стране — словно иностранец!..» И предстоит вам еще очень тяжелая борьба отнюдь не с отживающим поколением собратьев по перу. Тут не спасут ни уклонения в какую?нибудь «модернягу», ни шараханья в пресловутый андеграунд (или как он там пишется?..)
Это время — увы! — не ваше, как и не наше…
…Но, может быть, вам все?таки интересно, как у меня сложились дела с книгой дома, в Краснодаре? Тоже ведь непросто.
Имея две положительные рецензии из Москвы и добыв одну в Краснодарском университете, я все же целый год чего?то выжидал, примеривался, ждал перемен после апрельского пленума ЦК…
В начале 1986 года в нашем книжном издательстве ушел на пенсию главный редактор, и сразу же, по традиции, возникла фракционная борьба за портфель, так как мы («почвенники») поддерживали кандидатуру старшего редактора отдела художественной литературы Владимира Н., выдвигаемую также директором издательства, а «космополиты» (будущие «апрелевцы») тут же, в пику нам, выставили кандидатуру молодого поэта, недавнего студента Г., ни дня не работавшего не только в издательстве, но даже в редакции многотиражки… (как говорил товарищ Буденный: «И вся?то наша жизнь — есть борьба…»). Страсти достигли самого высшего накала, и я бы об этой истории вообще не рассказывал, если бы она не была характерной для всей нашей борьбы как в прошлом, так, вероятно, и в будущем. Потому что на этом «огненном рубеже» мы столкнулись с фактом прямой измены именно в нашей среде. А как же иначе? Только так и погибает нация — вроде по пустякам.
Один из самых талантливых и ревниво опекаемых в Москве наших прозаиков, к которому бережно относились и в книжном издательстве, вдруг «захотел перемен», «устал от рутины», и… поддержал противную сторону. И не просто поддержал, скажем, на писательском сборе или «высказал мнение» где?то, а — будучи беспартийным! — накатал заявление в бюро крайкома КПСС о «малограмотности ст. редактора издательства» и необходимости «омоложения кадров».
Но «омоложать кадры», понятно, можно по — разному. Можно подобрать такого послушного выдвиженца Г., который вообще не будет печатать литературных конкурентов Нарцисса-
перевертыша, что касается рукописи А. Знаменского, — и без того слишком много разговоров, то ее проще простого можно отправить на очередную консультацию в тот же ИМЛ, и — со святыми упокой!
Вот из?за этого?то и было писано заявление в крайком КПСС — уж не сомневайтесь.
Таковы нравы, таковы приемы самоутверждения тех, кого мы порой «выращиваем», обихаживаем, даже захваливаем от прилива чувств, а они, стервецы, даже понятия не имеют о честной игре или каком?то общем, всенародном интересе, для них эгоизм — на первом месте!
Как бы то ни было, позиция директора издательства в этом кадровом вопросе была поколеблена, и он обратился к партийной организации Союза писателей за помощью. Пошли ходоки к самому И. К. Полозкову, который, хорошо подумав, благословил «альтернативные выборы главного редактора в издательском коллективе»… По последней моде, так сказать!
Юный выдвиженец Г. благополучно провалился. Никто не пострадал. Книги Нарцисса — прохиндея благополучно принимались к изданию. Но вот досада: и роман А. Знаменского — тоже…
В 1987 году первая книга моего многострадального романа вышла к читателю (почти через 10 лет после написания!), а через год — вторая. Романом «Красные дни» заинтересовались в правлении Союза писателей РСФСР. «Роман — газета» открыла публикацией романа 1989 год. А военная секция СП СССР (В. Верстаков, И. Стаднюк, П. Ткаченко) выдвинула двухтомник на соискание Государственной премии России.
Примерно в это же время увидела свет в журнале «Север» и моя «лагерная» повесть «Без покаяния», пролежавшая в столе 25 лет. Вполне возможно, что некоторые рукописи и вправду не горят…
…Мы пережили труднейшие времена культа и застоя, но тогда ОСТАВАЛАСЬ НАДЕЖДА и был внутренний смысл писательского подвига. Сейчас же наступило более темное безвременье, когда наряду со всеобщим развалом и всеобщей деградацией общества ПИСАТЕЛЬСТВО КАК ПРОФЕССИЯ УПРАЗДНЕНО, возможно без возврата. Невежество правит бал, а прошлая «закулиса» ничуть не потеряла силы: Шолохова, вот уже в пятый раз, обвиняют в плагиате, и где — в «Новом мире»!
Раньше наши книги и «толстые» журналы читались и, естественно, раскупались той частью интеллигенции, которую принято называть трудовой: учителями, врачами, библиотекарями, учеными, инженерами, специалистами села. Но сейчас все эти люди находятся, как говорят, на грани выживания, им не до книг, они и в библиотеки стали редко заглядывать…
На какого же читателя рассчитывают нынешние «сорокалетние», утверждая, что «наше время — пришло»?
Может быть, на «новых русских ловкачей»? Но перед этой растленной категорией нелюдей Я ЛИЧНО МЕТАТЬ БИСЕР НЕ СТАЛ БЫ.
Да и они в нас не очень нуждаются. Что им до каких?то общественных проблем и высоких материй, с которыми они распрощались еще на молодежных тусовках! С них довольно и переводных комиксов, и той самой Анжелики, что в суматохе либеральных реформ села голой… в ежевику…
В РОДНЫХ МЕСТАХ (рассказ)
Нет, не о встрече с родным краем он думал, заказывая билет на поезд, — в станице он отдыхал всего два года назад, — его гнало из Москвы нетерпеливое и томящее желание: поскорее выбраться из этого адского котла бурлящих склок и самолюбий, этого современного Вавилона, сжигаемого изнутри молчаливой и подпольной «гражданской войной», корчами той мало кому из посторонних видимой общественной потасовки и неприкрытой резни, которую в интеллигентских кругах вокруг Дома писателей умудрялись называть почти невинным словцом «групповщина»… Какая к черту групповщина, когда ни нервы, ни сердца не выдерживают! Дмитрий Фурманов, прекрасный человек и комиссар гражданской войны, единственный из всех нас орденоносец, человек высокого ума и революционной отваги, не вынес мелких подлостей и крупных оскорблений, пал в неравной борьбе с толпой окололитературных «рвачей и выжиг», не дожив до тридцати пяти лет, вы только вдумайтесь! А Маяковский? О Сереже Есенине уж вспоминать не будем, сие запрещено чуть ли не на правительственном уровне… Написал человек кровью сердца обиду на клочке бумаги: «В своей стране — я словно иностранец!» — и покончил с собой. Да. Впрочем, из Ленинграда доходили всякие слухи, что и не сам покончил?то… Но об этом — тоже вроде запрещено. Теперь за Шолохова взялись! Этот еще мальчуган, лет двадцати шести — двадцати семи. Талант огромный, яркий, со своим лицом. Нашлись завистники — стали кричать, что он у кого?то украл рукопись. Эта подлая клеветническая сплетня поползла буквально по всему Союзу. Вот ведь псы!
Ну, хорошо, товарищи Авербах и Родов, если у вас есть сомнения по Шолохову и его книге, если вы
