Звезда Аделаида - 2

могущему и стихи красивые при луне под бокал маггловского, любимого шампанского Veuve Clicquot Ponserdin Brut* прочитать, обольстительному как для великосветских женщин, так и для полукровок - мужчин.

Да, всё было в меру у лорда Малфоя, но вот незадача - всех светских друзей и подруг и не только их, он уже удовлетворил, и не просто по разику, а заводя с ними от скуки всё ново-старые романы. Возлюбленный кум же, в свою очередь, всё продолжает с видимым, неделанным, но истинным, настоящим - мастерство-то, как его не прячь, а не проешь-не пропьёшь! - явным удовольствием якшаться с оборотнем и гонит его, Люциуса, вон, как только тот заводит речь о по-настоящему божественном интиме, уже прямо, без обиняков. Малфою сорок семь, Снейпу - сорок три, так чего огород-то излишне романтический городить? Или вот именно, чего хочется, так это красивых слов? Не верится что-то в магию слов, когда у одного недавно только началась вторая, похотливая молодость, а у второго - всё никак не закончится, ещё более страстная потому, что неразделённая. Оба уже давно выросли, повзрослели и сменили, наверняка, не по одному десятку временных, не нужных ни для чего, кроме удовлетворения внезапно нахлынувшего желания переспать с мужчиной, возлюбленных. Пусть для Малфоя, как бисексуала, в эти десятки на треть входили дамы света, полу-света и даже особо хорошенькие, а главное, очень умелые шлюшки из развесёлых домов, которые, а с ними Люциус предпочитал групповой секс, не облепляли его со всех возможных сторон и не дарили хоть чуточку радости. Это ведь роли не играет, если уж на то пошло, кто кого и даже… сколько раз не любил за прошедшие годы. Северус тоже не маггловский ангел, но любил он, наверняка, многих и многих, Люциус всё думал, памятуя о той… тройной Sectumsempra и остальных, записанных в маггловский бумажный блокнотик тех, тоже реально действовавших во времена второго пришествия Волдеморта, черномагических проклятиях. Сколько душ и тел загубил сиятельный граф, замучав до смерти когда-то, до пыток, ладные, красивые тела и их обладателей, видимо, показавшихся Снейпу назойливыми, надоевшими et cetera…

_______________________

* Veuve Clicquot Brut (фр.) - настоящее сухое шампанское из Франции, а не голимое игристое вино, которое мы пьём на Новый Год для мнимого увеселения. Перевод названия, я думаю, знает каждая (ый) моя читательница (тель).

Глава 76.

Но вернёмся к лорду Малфою - почему же Люциус ненавидел своего единородного сына только до семнадцатилетия? Что же произошло между отцом и сыном после дня рождения Драко, ещё не ставшего даже совершеннолетним, не смеющем творить магию на каникулах - дома, в парке, в магических районах крупных городов, куда с ним аппарировал отец, чтобы показать нищету магов?..

… Брожу при пурпурном рассвете один я.

Внизу же и вовсе не видно земли мне.

Лишь листья златые летят снизу вверх, и

Сребряны прожилки у них -сие листопад здесь,

Верно.

Вдруг всё лиловеет, лилейное всходит светило.

И я ужасаюсь всего сего мира пустотам.

Бесплотные духи летят где-там, в вышине ль,

Под ногами ль, не знаю -

Здесь нет чувства меры, одно ветерка дуновенье.

Он дует как будто с востока,

Сворачивает вслед он на север.

Откуда ветрам бы здесь, в месте сём грустном

Естественным взяться?

- Это читает мне Квотриус, проведать которого я зашёл ранним утром, ещё до начала церемонии моей свадьбы. Где он побывал в своём несчастном, но образном безумии? Какой ещё мир открыл Квотриус средь множества, ведомых ему одному, в его сумасшествии одиноком? Одиноком или не, но я заходил к Гарри вчера, и при свете жирового светильника мы предались, на сей раз, ласкам излюбленных эрогенных зон. Гарри искренне удивился, когда узнал про мою… А я предполагал, что единственными таковыми зонами у Гарри служат - нет, вот, в чём прикол - рот и … задница. Он кончает одинаково легко что от поцелуев, что от… ударов плёткой, служащей, вообще-то, для наказания рабов. Я опять шлёпнул его по ягодицам, честное слово, изо всех сил, но ему уже потребовалось три - уже целых три!!! - шлепка по тонкой, но румяной, чтобы кончить. Я опять пил влагу его естества… Забыть забыть, отдаться целиком новой превосходной «оде» Квотриуса!

Но строки невыразимо, немыслимо, животворяще, непредсказуемо прекрасны, и это - не ода, отнюдь, это первое стихотворение Квотриуса, созданное посложно, как японские хокку* или даже более сложных в смысле стихосложения танка* * . Выдержан ритм, а последняя строфа вообще напоминает неоконченность, недоговорённость, намёк, присущий только японской волшебной или маггловской - все стихи их волшебны! - поэзии. Северус одно время увлекался японским стихосложением настолько, что сам пробовал написать хотя бы трёхстрофные хокку. Но он, как всегда считал о себе, не был поэтом от рождения, склад ума имел аналитический, точный, и у него выходила, опять же по его личному мнению, всякая несусветная, но бесподобно-разумная чушь. Слишком рациональными, с полным отсутствием поэзии, как таковой, показались ему однажды его «хокку», и он разом сжёг все свои поэтические увлекательные эксперименты в камине спальни, где и писал на ночь глядя, на сон грядущий, лёжа в постели, когда у одинокого мужчины так развито воображение. Ну, не гонять же, и вправду, лысого, только для того, чтобы применить потом либо Evanesco, либо сполоснуть член водою, хоть и лень вставать - подниматься из тёплой, согретой подогретыми простынями, подготовленными для Хозяина Линки и собственным телом, кровати?..

Так и не показал желчный, сальноволосый ублюдок, грязный шпион и убийца детей профессор Зельеварения никому результатов своего ночного, бессонного творчества. Не открыл ни даже пред подсматривающим в дымоход Дамблдору своих выстраданных стихов, впрочем, так самим и ложившимся на пергамент. Ни перед кем не отворил душу, столь чувствительную. А некому даже и показывать было. Альбусу? Ну уж нет, засмеёт же, зажежекает, ещё не приведи Мерлин, лимонную дольку в качестве утешительного приза за бездарность предложит, либо, что ещё хуже, посоветует (а это означает прямой приказ) печататься. Ремусу? В то время Ремус был неизвестно, где и непонятно было, хочет ли он вообще видеть Северуса по жизни. По крайней мере, старую связь с другом первой, боевой молодости Рем не спешил восстанавливать, к большому сожалению практически одинокого, не понимающего его стремлений, его, мужчины слегка за тридцать, сиятельного графа Снейп. Мастер Зелий обладал свойством отпугивать от себя других преподавателей внешним, вечно обиженным, насупленным видом, всегда одетый в чёрную, наглухо застёгнутую мантию и такой же, лишь иногда тёмно-синий, сюртук. Никто не старался понять Северуса Снейпа, когда он влюбился в Нимфадору, никто его и не поддержал тогда. А может, всё сложилось бы и иначе, но в истории нет места сослагательному наклонению.

А все поэтические потуги выходили только про любовь. Любовь к неопределённой, загадочной персоне, то ли к женщине некой, даже ещё не к Тонкс, то ли даже и к мужчине… Северус не задумывался тогда об этом и не зацикливался на определённой личности, но бредил этим чувством - чувством не разделённой и никогда не будучей такой, Любви.

И было это лет пятнадцать тому. Потом у застоявшегося в деннике профессора начался его так и несвершившийся роман с Тонкс, когда Северус испугался чего-то неизведанного и… табуированного для него, урода, и отринул даже вроде бы любимую и тоже девственную, как и он сам, девушку.

А вот у Квотриуса, безумца-Квотриуса, нежданно-негаданно, получилось целое стихотворение в духе загадочного, не столь красивого, сколь неожиданного верлибра. О нём, да заодно и о далёкой стране Ямато* * * , Снейп рассказывал названному брату после истинных, от души и «всё-что-внутри», как говаривал Гар… («Не стоит о нём… сейчас… Да и вообще не стоит. А может?..») сделанных комплиментов. Профессор говорил и о внезапной ясности рассудка, и о выздоровлении, и об избавлении от некой тяжёлой-претяжёлой и о-о-очень продолжительной болезни, как бы намекая Квотриусу о его действительном, а не иллюзорном, кажущемся состоянии.

Но Квотриус, послушав Северуса немного, совсем второпях, быстро перебивает:

- О Северус, возлюбленный мой, основа основ моих, лампада разума моего, коий спал так долго, пойми,