эрогенная зона моего любимейшего, необычайно нежного и страстного Квотриуса.
И мне так хорошо-о… Словно я парю, как чёрный ворон, высоко под облаками, где не достанет меня стрела варвара… Никто, враждебный нам, с летящим со мною в образе прекрасного чёрного лебедя Квотриуса, не достанет... Я совершенно в этом уверен, уж совершеннее и увереннее некуда.
Только внизу живота опять уже предательски, низко, со снова недопаолученным удовольствием тянет… Опять тянет в паху... Но я не хочу, я не готов ещё к соитию! Я, наконец, неуверен в своём желании быть снизу...
А чего ты хотел, Сев, от таких-то изысканных ласк? Да-а, я хотел… именно этой тяжести и приятного покалывания в паху, мелко-мелко…И чтобы по заду бегали бы словно солнечные зайчики, щекочущие, чего-то хотящие от меня… Но неужели… члена Квотриуса в мой «непорочный» анус?А и без шуток, он же доселе не испытал в себе ощущения пениса! Вот, от того-то я так и боюсь.
- Квотриус, что делаешь ты со мною?
Мысли витают где-то, и уплываю я вслед за ними в какое-то блаженное бессознательное состояние.
- Так надо, я решил долго, очень долго ласкать тебя сегодня, дабы ты совершенно расслабился. Везде. Понимаешь ты мои устремления? Дабы расслабился ты со всех сторон, что спереди, что сзади… Одним словом, везде, повсюду.
- О, да-а, пони…
Снова поцелуй, и язык Квотриуса под корнем моего, лижет мякоть… там… в нашем с ним изобретённом укромном местечке…
О! Какой же Квотриус нежный и страстный… И это после вчераш… Да, вчерашнего насилия над ним, братом, сокровищем моим...
Нет! Не могу даже подумать об этом! Я повредил его нежный и чувствительный анус, подлец… А ведь так хорошо было бы, если бы сначала Квотриус овладел мною, а после, отдохнув, я бы познал его вновь, заново после ранения, посвежевшего, но, к обалденно, невероятно великому моему сожалению, с какой-то непонятной краснотой во шве… Но этого нельзя - его сфинктер ещё повреждён, ещё не зажил. Там, на слизистой, долго всё заживает, я знаю по пыткам, которые устраивал Волдеморт, заставляя кого-нибудь из Пожирателей Большого Круга вставлять на чуть-чуть и почти на мгновения огненно-красный от жара прут в анус несчастной жертвы … всё равно… мужчины, женщины и, даже самое страшное, подростков.
Почему мы всегда занимаемся любовью только раз за долгую ночь? Мне же этого настолько мало…что, кажется, мог бы заниматься любовью всю ночь напролёт, а, лучше, утро, выспавшись спокойно в своих постелях... на ложах.
Но вот брату моему довольно, и мы только ласкаем друга… тая и изливаясь от этих неистовых ласк… на ложа наши, в руки наши, но не в аналы наши… А почему?.. Мне же надо больше, намного больше… Из-за Квотрииуса? Но он подстроился бы под мою нужду, обязательно, я уверен в этом. Без сомнения. Я. Не. Имею. Ни. Тени. Сомнения. «Уверен я в сём», - как сказал бы Квотриус. отчего же я молчу перед возлюбленным братом?Чего я стесняюсь? Просто сказать, что мне нужно больше соитий, чем одно за целую ночь и утро, проведённые вместе?..
Но как же мастерски он выписывает узоры на моём животе!.. Вылизывает их, вычерчивает!.. Мерлин и Моргана! Я не выдержу этой мучительного наслаждения!..
О, боги! Я забыл применить Очищающее заклинание…
Я же грязен, как Дементор! Мордред меня разорви!
- Возлюбленный мой, подожди, я наложу на своё тело заклинание, которое должнго, да просто обязано освежить кожу. Сейчас, вот только где волшебная палочка? Где моя волшебная палочка?! - кричу я уже во гневе и растерянности. Я же не могу быть таким грязным, когда мой возлюбленный брат водит по моему телу языком… Он же чист, его язык, я же грязен, как… как… да та же самая отвратительная, но такая вкусная свинья. Как же я соскучился по бекону, подкопченной грудинке, свиных отбивным… Хватит уже, а то как-то голодно стало. Но время сейчас не для еды, а для прекрасного занятия любовью.
Свиньи… Деревянный Хогвартс… Саксы… Не время для них, не сейчас, - решаю я вдруг твёрдо и самоотречённо.
Ну, если это Поттер стащил мою палочку… нашу с Квотриусом, ему не сдобровать! А если Квотриус?! Хотя зачем ему-то наша общая волшебная палочка? Коварных планов я от него не ожидаю, значит, взял, чтобы и себя, и меня позабавить, чтобы счастья безо всякого волшебства прибавилось.
- Это я спрятал её, любимый брат мой Северу-у-с-с, - страстно прошептал младший брат в опровержение моих мыслей, - дабы не творил ты чародейства, пока мы любим. А кожа твоя и без того блистает, как снег я януариусе, солнцем не подпорченный, как в мартиусе. Даже в темноте ночной могу я разглядеть сияние её. Она лишь весьма приятно солоновата, но, примени ты Очищающее заклинание Evanesco, и потеряешь аромат, коий принадлежит только телу твоему, мне же не хотелось бы подобного ощущения твоего запаха на моём теле, пропитавшего его, кажется, потерять на веки вечные. Ибо сегодня.... особенная ночь. Ночь нашей полноценной, обоюдной, как полагаю я, любови.
- О Квотриус, с ума меня ты сводишь медленными своими ласками… Возьми меня, ибо уже готов я вполне! Да поверь же! - почти кричу я, но скорее шиплю, словно на парселтанге, которого не ведаю, в полнейшем исступлении.
А всё только ради того, чтобы не разбудить Поттера с его «тот-кто-... '. Нет больше сил терпеть эту сладостную пытку обольщением.
- Не-э-э-т, это только первая, быть может треть, а, может, и всего лишь четверть тех ласк, кои я хочу предоставить тебе, венец моего создания, мой священный чёрный, словно углежоги, ворон. Но тебя никогда уже не отмыть… в твоей, как выражаешься ты, анимагической форме, птичьем облике, коего никогда не удостоился я лицезреть, к моему несчастью.
- Ещё увидишь ты меня в видке ворона, обещаю я тебе сие, но как бы не испугался ты вида птицы, размерами превосходящей обычного, и без того крупного, чёрного, как смоль, как уголь, ворона.
Изнемогающий от страсти, пылающей в венах в бешеном танце, которым заправляло неистово бьющееся, словно просящееся наружу, сердце, Снейп припал губами ко рту Квотриуса, а тот, словно бы давно уже ждал этого. Губы его были приветливо приоткрыты, чтобы возлюбленный поиграл с его языком своим орудием, чтобы дотянулся до упругой мякоти под стволом языка, чтобы наигрался, скользя по его зубам…
… Я и сам охвачен любовной лихорадкой от одних только ласк груди и живота Северуса, северного ветра моего, ставшего вдруг обжигающе горячим и пронзительным. Не-э-т, не положено ветру северному быть таковым. Исправляю я сие движениями и ласками своими. Представляю я проснувшимся вдруг во мне недавно поэтическим взглядом на мир, что не в тесном шатре мы, но на лугу в свете месяца, нагие, обнимаем друг друга, и наши тела переплетаются гибко, словно языки змей, ужей безвредных…
… Северус выплыл ненадолго из мира своих грёз - снов о чём-то большем, и пробыл языком во рту брата некоторое время, но неохотно, так охвачен он был желанием большего, нежели просто поцелуи, даже самые горячие и страстные. Не их желал он в сей миг, но ласки более заводящей, сводящей с ума обоих.
И вот произошло то, чего так ждал он, нетерпеливый сегодня.
Квотриус понял устремления брата к более интимным ласкам и стал обводить языком сужающиеся к центру живота круги, и вот! Наконец-то! Он вонзил кончик языка, показавшегося сейчас Северусу таким упругим, в аккуратную впадинку на впалом животе, которая состояла из тонкой, горячей и нежной кожи. От неё начиналась узкая полоска волос, уходящая вниз, в варварские, нет, просто диковинные штаны. Всосав немного кожи, Квотриус слегка прикусил крааешек и вновь вернулся к уютной ямке, вылизывая её и теребя языком. Северус вновь, как той ночью перед отправлением в поход, выгнулся дугой.
Он медленно, но верно высвобождался из длинных рукавов сюртука, ставшего твёрдым от впитавшейся крови, словно камень, и рубашки с жёсткими по той же причине манжетами, вырывая из них пуговицы.
