Когда мы вызвали Мартена в третий раз, он предложил сделку. Мы с Темпи получаем полпенни за каждый след, который мы обнаружим, а он — серебряный бит за каждый след, который мы прозевали. Я с радостью ухватился за это предложение. Мало того, что это заставит нас смотреть в оба, шансы пять к одному казались мне довольно щедрыми.
Благодаря этому остаток дня пролетел незаметно. Мы с Темпи прозевали несколько следов: сдвинутое с места бревно, сбитые листья, порванную паутину. Лично я счел, что последнее было немного нечестно, но все равно к вечеру, когда мы вернулись в лагерь, мы с Темпи были впереди на целых два пенни.
За ужином Мартен рассказал сказку про молодого сына вдовы, который ушел из дома искать по миру счастья. Лудильщик продал ему пару волшебных сапог, которые помогли ему спасти принцессу из башни высоко в горах.
Дедан ел, слушал и кивал, улыбаясь, как будто уже слышал эту историю прежде. Геспе местами хохотала, местами ахала — идеальная слушательница. Темпи сидел совершенно неподвижно, сцепив руки на коленях, не дергаясь и не ерзая, как обычно. Он просидел так до самого конца, внимательно слушая, пока его ужин стыл.
Это была хорошая сказка. Там был и голодный великан, и игра в загадки. Но сын вдовы был ловок и умен и под конец сумел освободить принцессу и жениться на ней. История была знакомая, и, слушая ее, я вспоминал далекие дни, когда у меня был и дом, и семья…
ГЛАВА 80
ТОН
На следующий день Мартен ушел в лес с Геспе и Деданом, а мы с Темпи остались присматривать за лагерем.
Поскольку делать было больше нечего, я принялся собирать дрова про запас. Потом поискал в подлеске полезных травок и принес воды из соседнего источника. Потом принялся перебирать, сортировать и перекладывать все, что было у меня в дорожном мешке.
Темпи разобрал свой меч и методично чистил и смазывал все его детали. Судя по его виду, скуки он не испытывал, но, с другой стороны, если судить по виду, он вообще никогда ничего не испытывал.
К полудню я уже практически озверел от скуки. Я мог бы почитать, но я не взял с собой никакой книги. Можно было бы пришить карманы к своему поношенному плащу, но запасной ткани у меня с собой тоже не было. Можно было бы поиграть на лютне, но дорожная лютня нарочно устроена так, чтобы ее было хорошо слышно в любом шумном трактире. Здесь, в лесу, ее звук разносился бы на километры.
Можно было бы поболтать с Темпи, но болтать с ним было все равно что играть в мяч с колодцем.
Тем не менее, похоже, другого выхода не было. Я подошел к Темпи. Он закончил чистить свой меч и теперь поправлял кожаную рукоять.
— Темпи!
Темпи отложил в сторону свой меч и вскочил на ноги. Он оказался слишком близко ко мне, и это было неприятно: между нами оставалось не более двадцати сантиметров. Потом он замешкался и нахмурился. Не то чтобы даже нахмурился — так, слегка сжал губы, да между бровями пролегла еле заметная складочка. Но на лице Темпи, напоминающем чистый лист бумаги, эта гримаса выделялась, как слово, написанное красными чернилами.
Он отступил назад, на два нормальных шага, потом взглядом промерил расстояние между нами и подступил чуть ближе.
И тут меня осенило.
— Темпи, а как близко стоят друг к другу адемы?
Темпи секунду тупо смотрел на меня, а потом расхохотался. От улыбки его лицо сделалось очень юным. Он тут же напустил на себя серьезный вид, но улыбка задержалась в морщинках вокруг глаз.
— Умный. Да. У адемов иначе. Для тебя — близко.
Он снова подступил совсем вплотную, потом отошел.
— Для меня? — переспросил я. — А для других людей — иначе?
Он кивнул.
— Да.
— А для Дедана — близко?
Он дернулся.
— Сложно.
Я почувствовал знакомый укол любопытства.
— Темпи, — спросил я, — а ты не сможешь мне все это объяснить? Научишь меня вашему языку?
— Да, — сказал он. И, хотя его лицо ничем не выдавало его чувств, я по голосу понял, какое облегчение он испытывает. — Да. Пожалуйста. Да.
К вечеру я уже знал довольно много разрозненных адемских слов. Грамматика по-прежнему оставалась для меня загадкой, но так всегда бывает поначалу. К счастью, языки как музыкальные инструменты: чем больше ты их знаешь, тем легче осваивать новый. Адемский был у меня четвертым.
Главной нашей проблемой было то, что Темпи сам не очень-то хорошо говорил по-атурански, так что нам не на что было опереться. Поэтому мы много рисовали на земле, тыкали пальцем и размахивали руками. Несколько раз, когда языка жестов оказывалось недостаточно, мы изображали нечто вроде пантомимы, пытаясь донести смысл сказанного. Это оказалось куда забавнее, чем я предполагал.
В первый день обнаружился один камень преткновения. Я уже узнал десяток слов и подумал, что полезно будет узнать еще одно. Я сжал кулак и сделал вид, что хочу ударить Темпи.
— «Фреахт», — сказал он.
— «Фреахт», — повторил я.
Он покачал головой.
— Нет. «Фреахт»!
— «Фреахт», — старательно повторил я.
— Нет, — твердо возразил он. — «Фреахт» — это…
Он оскалил зубы и подвигал челюстью, как будто что-то кусал.
— А это — «фреахт»!
И он ударил кулаком по ладони.
— «Фреахт»… — повторил я.
— Нет!
Я был изумлен тем, какое презрение слышалось в его голосе.
— «Фреахт»!
Щеки у меня вспыхнули.
— Да я же так и говорю! «Фреахт»! «Фреахт»! «Фре…»
Темпи протянул руку и отвесил мне затрещину. Так же, как давеча Дедану. Как делал мой отец, когда я начинал неприлично себя вести на людях. Это было не больно, просто неожиданно. Со мной уже никто много лет такого не поступал.
А самым неожиданным было то, что я даже не заметил, как он это сделал. Движение было плавным, ленивым и более стремительным, чем щелчок пальцами. Он, похоже, не хотел меня обидеть или оскорбить. Он просто стремился привлечь мое внимание.
Он поднял свои светлые волосы и указал пальцем на ухо.
— Слушай! — твердо сказал он. — «Фреахт»!
Он снова оскалил зубы и щелкнул ими.
— «Фреахт»! — он показал кулак. — «Фреахт»! «Фреахт».
И тут я услышал. Дело было не в звуках самого слова, а в изменении тона голоса.
— «Фреахт»? — переспросил я.
