Внезапно многое сделалось понятным. Разумеется, Темпи не смотрел мне в глаза. Какой смысл смотреть в глаза человеку, с которым ты разговариваешь? Надо слушать, что он говорит, а смотреть надо на руки.
В течение следующих нескольких часов я пытался запомнить хотя бы основы, но все это было безумно сложно. Со словами куда проще. На камень можно показать пальцем. Можно изобразить, как ты бежишь или прыгаешь. Но вы когда-нибудь пробовали изобразить жестами согласие? Почтение? Сарказм? Сомневаюсь, что даже мой отец был способен на такое.
Из-за этого я продвигался мучительно медленно. И все же это занятие поневоле захватило меня. Казалось, будто я вдруг обрел второй язык.
А кроме того, это была своего рода тайна. Я всегда питал слабость к тайнам.
Мне потребовалось три часа, чтобы выучить горстку жестов — извините за каламбур. Мне казалось, что я продвигаюсь черепашьим шагом, но когда я наконец выучил жестовое обозначение «преуменьшения», я ощутил неописуемую гордость.
Думаю, Темпи тоже это почувствовал.
— Хорошо! — сказал он и распрямил ладонь жестом, который наверняка означал одобрение. Он повел плечами, поднялся на ноги, потянулся. Посмотрел на солнце сквозь ветви над головой. — Теперь еда?
— Сейчас.
Оставался еще один вопрос, который все время меня терзал.
— Темпи, а зачем столько возни? — спросил я. — Улыбнуться легко. Зачем улыбаться руками?
— Руками тоже легко. Лучше. И еще…
Он повторил тот отряхивающий жест, который использовал прежде, но слегка видоизмененный. Нет, не отвращение… раздражение?
— Как называется, что люди жить вместе? Дороги. Правильные вещи.
Он провел большим пальцем вдоль ключицы — что это было, бессилие?
— Как называется, что хорошо жить вместе? Никто не гадить в колодец?
Я расхохотался.
— Культура, да?
Он кивнул, растопырил пальцы — веселье.
— Да, — сказал он. — Говорить руками — это культура.
— Но улыбаться же естественно! — возразил я. — Все люди улыбаются!
— Естественно — не культура, — сказал Темпи. — Жарить мясо — культура. Смывать вонь — культура.
— Так значит, вы в Адемре всегда улыбаетесь руками?
Я пожалел, что не знаю жеста для испуга.
— Нет. Улыбаться лицом хорошо с семья. Хорошо с друзья, некоторые.
— Почему только в семье?
Темпи снова провел большим пальцем вдоль ключицы.
— Когда ты делать так, — он прижал ладонь к щеке и подул в нее, издав громкий неприличный звук, — это естественно, но ты не делать так с чужие. Грубо. В семье…
Он пожал плечами. Веселье.
— …Не важно культура. В семье — больше естественно.
— А как же смех? — спросил я. — Я видел, как ты смеешься!
И добавил «ха-ха!», чтобы он понял, о чем я говорю.
Он пожал плечами.
— Смех да.
Я немного подождал, но продолжать он, похоже, не собирался. Я попробовал еще раз.
— Почему не смеяться руками?
Темпи покачал головой.
— Нет. Смех — другое.
Он подступил ближе и двумя пальцами постучал меня по груди напротив сердца.
— Улыбка? — он провел пальцем вдоль моей левой руки. — Сердитый? — он снова постучал меня по сердцу. Потом сделал испуганное лицо, смущенное, выпятил губу в дурацкой обиженной гримасе. Каждый раз он постукивал меня по груди.
— Смех — нет!
Он прижал ладонь к моему животу.
— Смех живет тут.
Он провел пальцем от живота к моему рту и растопырил пальцы.
— Сдерживать смех — нехорошо. Вредно.
— И плач тоже? — спросил я. И изобразил пальцем невидимую слезу, стекающую по щеке.
— И плач тоже.
Он положил ладонь себе на живот.
— Ха-ха-ха! — сказал он, демонстрируя мне, как движется брюшной пресс. Потом сделал печальное лицо. — Хнык, хнык, хнык! — он сотрясался от преувеличенных рыданий, держа ладонь на животе. — То же место. Вредно сдерживать.
Я медленно кивнул, пытаясь представить себе, каково Темпи жить в окружении людей, слишком грубых, чтобы не демонстрировать окружающим выражение своего лица. Людей, чьи руки постоянно делают жесты, которые ничего не значат.
— Тяжело тебе, наверно, тут, у нас.
— Не так тяжело.
Преуменьшение.
— Когда я уходить из Адемре, я это знать. Нет культура. Варвары грубые.
— Варвары?
Он развел руками, указывая на поляну, на лес, на весь Винтас.
— Тут все — как собаки.
Он изобразил гротескно преувеличенную ярость: оскалил зубы, зарычал и выпучил глаза.
— Вы не знать другое.
Он небрежно пожал плечами, как бы говоря, что не ставит это нам в вину.
— А как же дети? — спросил я. — Дети улыбаются прежде, чем научатся говорить. Это плохо?
Темпи покачал головой.
— Дети все варвары. Все улыбаются лицом. Все дети грубый. Но они стать большой. Смотреть. Учиться.
Он умолк, задумался, подбирая слова.
— У варваров нет женщина, нет учить их культура. Варвары не могут учиться.
Я понимал, что он не хотел меня обидеть, но это лишний раз укрепило мою решимость выучить жестовый язык адемов.
Темпи встал и принялся разминаться, делая растяжку наподобие той, которую делали акробаты у нас в труппе. Потянувшись так минут пятнадцать, он начал свою медленную, похожую на танец пантомиму. Это называется «кетан», хотя тогда я этого не знал.
Я все еще чувствовал себя уязвленным замечанием Темпи насчет того, что варвары, мол, не могут учиться, и решил, что начну повторять его движения. В конце концов, делать все равно было больше нечего.
Начав подражать ему, я обнаружил, что эти упражнения дьявольски сложные: складывать руки надо именно так, а не эдак, ноги ставить непременно под нужным углом, на нужном расстоянии. Несмотря на то что Темпи двигался со скоростью улитки, я понял, что не могу выполнять эти движения с тем же плавным изяществом. Темпи ни разу не остановился и не взглянул в мою сторону, не сказал ни единого одобрительного слова и ничего не посоветовал.
Упражнения были утомительные, и я обрадовался, когда они наконец закончились. Потом я развел костер и поставил треногу. Темпи молча достал копченую колбасу, несколько картофелин и принялся аккуратно их чистить мечом.
