лупанариях, набивая им размалёванные рожи. Наутро когорта отправлялась обратно в заточение, а навстречу им шёл полк везунчиков.
Часто между двумя полками на дороге завязывалась драка, но их разнимали ударами хлыста по лицу опытные военачальники.
Лица практически всех легионеров - «крепостников» были в той или иной степени изуродованы шрамами от этих ударов, но, как было известно даже в эти времена, шрамы только украшают мужчину. А вдруг они появились от ударов мечей, копий и стрел варваров, а не получены в похмельной драке с другими солдатами Божественного Кесаря? Сладким путаночкам очень нравились мужчины с боевыми шрамами на лице - вроде, как ебёшься с героем, а не с простой солдатнёй.
Потомственных всадников, за исключением уже ко всему привыкших военачальников низкого пошиба, никогда не ссылали в крепости, поэтому Квотриус спокойно жил в доме отца, пользуясь привилегией наследственного всадника, а, главное, сына крупного военачальника, удостоившегося за подчинение народца уэсх`ке, сиречь уэсге в произношении ромеев, получить золотую фибулу и палудаментума от самого Божественного Кесаря, обитавшего уже не в Риме, а в Медиалануме* * * .
Почему за покорение какого-то варварского маленького народца, да на Альбионе островном, Малефиций удостоился чести таковой? Да просто потому, что победы над варварами, хоть и малочисленными - это победы императорской власти. О народце уэсге узнал весь двор Императора, находящийся в это время в новой, не столь часто атакуемой полчищами варваров, как Рим, столице Медиалануме - Среднем Граде.
И все придворные борзописцы тотчас начали сочинять оды Божественному Императору Себастиану Цезарю Августу, как победителю орд варваров на таком далёком Альбионе, но у него дотягиваются руки и в такую даль светлую, и его легионы даруют Императору новых данников. В общем, разгорелась из трагедии маленького народца огромная болтовня и воистину мерзкая шумиха.
Вот посему, живя, как будущий Господин дома со всем причитающимся ему от всех домочадцев, кроме никогда не сдававшейся Вероники Гонории, уважением, полукровка и не знал, что и как должно располагаться в крепости изнутри.
Пускай Северус тоже займётся Хогвартесом, его начинкой.
О Гарольдусе думать не хотелось вовсе, но мысли о его бесстыжих глазах неправильного цвета травы, заглянувшие под полог в один из самых сокровенных моментов его, Квотриуса, близости с братом, приходили непрошенными.
Горделивый полукровка, находясь снаружи кольца стен, продуваемый насквозь ветром восточным, мокрым, несущим хлопья снега, такие, что плащ давно промок вместе с мехом, вывернутым наизнанку, практически беспрестанно думал о бесцеремонности «драгоценного гостя» Северуса.
* * *
* Евангелие от Матфея, 5:39.
* * Один дюйм равен двум целым пятидесяти четырём сотым сантиметра.
* * * Современный Милан.
Глава 75. ПИчальная…
- Верно, сие есть рабская привычка - подглядывать за Господами. Помню же я, как кухонные рабы растрезвонили всем рабам и даже рабыням, отчего мать моя скончалась, о том, что видели они меня с Северусом в весьма однозначной позиции ночию на грязной кухне. Ласкал я пенис его тогда ртом, и уже почти завершена была ласка наша - тот её этап - когда, прийди они минутой позже, то не увидели бы ничего.
- А как злословили они меня, бывшего уродом страшным, с мертвецом обликом схожим! Боялся я пройти лишний раз мимо камор рабских, дабы не быть осмеянным. Не только Вероника Гонория поносила меня словесами браными, но и высокорожденный отец мой не пришёл ни разу проведать меня в добровольном заключении моём. Лишь брат мой старший пришёл, я же на него Распятие наложил, как на любого, кто из нижайшего происхождения рабов посмел бы сунуться в опочивальню мою.
- И всё неладно стало у нас с Северусом - рваные сношения, ни ему, ни мне не приносящие удовольствия большого, Гарольдус, спящий, по словам Северуса, лишь в ногах у него. Да, скорее всего, правда сие. Не пристало тогда Северусу, возлюбленному северному ветру моему, разглашать тайну невинности Гарольдуса Поттера мне. И, да, был он и вправду невинен, как честная девица.
- Но отношения их греховные поистине складывались чуть ли не на глазах моих - едва ли первый поцелуй… лишь при мне, недостойном, выпрошенный гостем у Господина моего, после которого утащил я, ревнивец, брата своего в опочивальню свою, а сколько поцелуев было до… того меж ними, и была любовь наша не сразу, ибо поругались мы сперва, лишь после Северус помирился со мною и сблизился.
- О, та любовь! Насколько прекрасной, всеоблемлющей, пронизывающей все фибры души была страсть та! Умирать стану, но забыть её не в силах буду, равно, как и любови нашей пред отправлением в поход, когда взлетел я впервые из-за умелости Северуса моего, цветка Сола, необычайной, невероятной в самые Эмпиреи!
Но что это я всё о любовях наших с Северусом, основой основ моих. Словно бы подвожу итог некий, свожу счёт всех любовей - и несчастливых, и прекрасных, в единую, бесконечную, разделённую, одну на двоих. Но… Такова ли она сейчас еси?..
- Надобно внимательнее смотреть, как кладу валуны я. Будь внимательнее, Квотриус! Вон тот валун чуть не сорвался было с места своего, на кое положил ты его. Уже теряешь силы ты, остановись. С утра, как раб на пашне Господской… Но и рабам дают, хоть коротко во время сева, но поспать, да кормят их преотменно.
Отчего-то всё возвращаюсь я мыслию к любови нашей с возлюбленным моим, невиданным солнечным цветком, в сердце моём живом… Живом покуда, цветком расцветшим, о, кровь сердца моего живого! Отчего печалуешь ты меня, сердце моё, словно бы Смерть незримо обвила уже меня крылами, как Морфеус, только вечным будет сон сей, будет… Обязательно будет.
- Да, попасть во владения Смерти, в Аид печальный, где тенью бесплотною, практически незримою буду бродить я в одиночестве - единственное лекарство от извечной ревности моей к Гарольдусу, невинному всё ещё, хоть и познанному, но остающемуся дитятей сущим. Лишь только Смерть излечит навсегда меня от неё, ревности злой, непроходимой, всепоглощающей, отравляющей жизнь мою почти что с тех пор, как появился Гарольдус в шатре походном нашем. Жжёт она душу мою, обвивает сердце путами незримыми, несмотря на усилия мои, разум мой поглощает.
- Сейчас, ещё немного времени. Подожди, о Орк* , Плутоном* * рекомый же, не торопи меня! Прошу, молю, дай мне ещё… немного времени!
О Северус мой! Говорил же я тебе - возьми меня, возлюбленный, с собою, я буду тебе парусом в дороге, я сердцем бури буду предвещать. Мне кажется, что я тебя теряю. И потерял. Тебя, незабудку нежную мою, цветами Сола окрашенную, источающую аромат необычайный, неописуемый словесами человеческими, тепло дарующий всем, кто дорог тебе.
Вот и дарил ты тепло мне лишь одному полгода целых. Ну, разве не довольно мне этого?
Ежели был бы ты здесь, попрощался я с тобой по-братски, не гневясь и не укоряя тебя за любовь твою новую, из времени твоего, «Избранного» некоего человека народа твоего, ибо говорил ты, что скоро уйдёт время ромеев. Так понял я словеса твои, сказанные мне неоднократно о рабах и Господах их - не был ты так жесток, дабы сказать таковое напрямую. Моё же время истекает, словно вода в клепсидрах, в сосуде верхнем. Лишь раз прижался бы губами я ко рту твоему, губам тонким, изогнутыми в лёгкой улыбке, коя столь много красит тебя и молодит ещё боле.
Лишь раз… получить бы снова ответное твоё лобзание.
Сознание Квотриуса на мгновение затуманилось, он задумался о смерти, и тот валун вновь пошатнулся. Полукровка ушёл на время в сладостные воспоминания о последней ночи с возлюбленным его братом. И такою прекрасною показалась ему ночь прошедшая, что мнилось Квотриусу, лучше уже не будет. Квотриус на всякий случай поставил блок третьей степени, сразу, дабы не сумел прочитать его мысли возлюбленный Северус. Но с этими запоздалыми мыслями пришло полное понимание одного лишь, единого:
- Время Гарольдуса поистине настало, а означает сие лишь одно - время уходить пришло мне. Уходить навсегда из жизни возлюбленного брата моего, ставшего почти всесильным чародеем. Не
