Партизаны Подпольной Луны

одному лишь глупому словосочетанию : «bona tobaccus» и voila, эрзацы напоминали запахом отличные сигареты. Но всё равно были супер-пупер-мега-лёгкими, почти безникотиновыми. Как всякий эрзац только напоминает, но не воспроизводит в точности свойства оригинала.

А вот сам Северус курил отличный табак, завёрнутый уже не в очень, небывало тонкий пергамент, а в привычную папиросную бумагу. Это он придумал магические слова : «De originale capsualaе creato», подсказав её Квотриусу. Тот, видимо, мысленно не раз воспроизводил заклинаньице, молча творя для такого же молчаливого, печального, а не радостного, как прежде, после многих ласк и соитий, брата.

Северус стал таким безрадостным, когда разобрался с семейством жены, его мужской, бывшей такой большой половиной. И все эти победы не принесли желаемого удовлетворения. Хоть и оставили на всю жизнь уродливый рубец от спаты, зарощенный наскоро заклинаниями, «тёмными», но из разряда Исцеляющих, для которых нужны толика знаний и тепла тела.

- Может, я и мёрзну-то так сильно и постоянно из-за тех заклинаний? Ведь рана, такая большая и кровавая, затянулась всего за трое суток. Хотя, как его, а, с Веспиуцем, третьим братом «любимой жёнушки - грелки» пришлось сражаться, хоть и на палочках, но с забинтованной холстиной рукой, примотанной к телу, и всё равно было мордредовски больно двигаться. А он оказался таким резвунчиком, этот, как бишь его, а, впрочем, какая теперь разница, как зайка серенький вокруг меня скакал, поцелуй его Дементор!

- А я-то тоже хорош был - расфуфырился весь, как индюк - птица заморская и давай по нему Авадами бить. Но ведь юркий он очень, хотя, вроде, и габаритистый такой. Не попал. Хотел сказать : «Ни разу.» Авадой. Сми-и-шно.

Ушёл он от меня, голубчик. В прямом смысле слова, отсалютовал рукой, поднятой в обычном приветстсвии, только с волшебной палочкой, и сдался на мою милость. А я тогда злой был, это после спаты, но раз уж палочку к моим ногам бросил, значит, дела совсем плохи. Не сумел он меня обскакать, а тоже ведь Авадами швырялся…

- Ну их всех, этих братков, к демонам. Нет, к ламиям не отправлю. Говорят, дюже красивые, хоть и кровососущие. Неужели племя вампиров ещё так слабо и забито, что посылает за кровью своих женщин? Ведь я-то только, напротив, с одними мужчинами общался, а было бы до жути интересно посмотреть на мать этого Лукаша. Такой красивый парень, и грубости, как у Цепеша, в чертах нет. Наверное, мать - красавица, как эти ламии, в которых верят, и небезосновательно, ромеи.

- Лучше поразмыслить о первенце… Своём, он же - моё последнее дитя, ибо нет больше силы у Адрианы с её: «Повелеваю» надо мною. Стал я значительно сильнее и… несчастнее. Даже радость быть с Квотриусом сглаживается потом вот этим бесконечным молчанием за бесконечным, скучным курением. Словно бы мы - старые супруги, и больше не осталось тем для разговоров. Словно всё, что могли мы сказать друг другу, уже сказано. Но не может же быть такого! Это просто я хандрю из-за пробирающего до основания холода, что в доме, что на улице.

- А вот Гарри… Нет, буду говорить с Квотриусом. А то, как спать, так с ним, а как думать - так о Гарри. Неправильно это, нечестно. Квотриус тоже хотел руки на себя наложить и, между прочим, из-за меня тоже. А я всё ношусь с мистером Поттером… нет, всё же Гарри.

* * *

* Воля к жизни (нем.). Термин Шопенгауэра из его труда «Der Wille zum Leben».

Глава 11.

Квотриус устало, но раскованно потянулся и сказал просто:

- Ноги болят. И голова тоже. Попробовать, что ли, для разнообразиия способ излечения твой от головной боли, что каждое утро после нашей любви мучает тебя, о Северус?

- Давай попробуем оба. У меня, кстати, голова ещё и от сигаретумов перестаёт болеть, как обычно, представь себе, даже очень сильная головная боль смягчается, что ли. Не помогает тебе, о звездоокий мой, прекрасный Квотриус?

- Капелька ласки не повредит, а сигареты и не могут помочь брату. Это же эрзацы. Но вот почему он не называет меня больше прозвищами любовными, а, как в начале, выкрикивает протяжно моё имя только на пике экстаза? Ведь я по-прежнему и даже более, чем раньше, с каждым разом всё нежнее и умелее. Да и Квотриус тоже… Наконец-то, научился брать меня, чтобы было приятно обо… Вот именно, «приятно», не более. Я привык к его манере любить и быть любимым. Он, по всей видимости, к моей. Вот нам обоим и «приятно». Вот привязалось гнусное слово! Но слово тут не при чём, Сев, при чём тут только ты один. Ты наскучил молодому человеку. Не видишь разве, что хочет он быть с женщиной подходящего возраста? Да нет, ему Адрианы и вовек не нужно. Но, впрочем, разве все женщины мира - суть одна свиноматка Адриана? Быть может, он снова влюбился в какую-нибудь недоступную ему по знатности красавицу. История ведь повторяется дважды. Тогда в этот раз это будет или уже есть фарс.

- А не влюблён ли ты, о Квотриус, светоч души моей, в некую знатную патрицианку?

- О, нет, мой возлюбленный, отнюдь. Желаю я делить ложе только с тобою. И не нужны мне все женщины мира, какими бы прекрасными ни были они. Всех затмеваешь ты для меня правильным, строгим обликом своим, но так часто за время, прошедшее со свадьбы твоей, печальным. Чего ищешь ты? Чего желаешь? Может, бежишь ты чего-то? Молю, Северу-ус, расскажи мне всё, что мучает тебя, твоему, всё ещё, надеюсь, возлюбленному. Или не осталось места боле для ничтожного полукровки в сердце твоём, о высокорожденный патриций и Господин мой?

- Занимаешь ты большую часть его. Оставшаяся же распределена между думами о грядущем и… Гарри.

- О, снова бесплодные мысли сии! Что же или кто занимает тебя боле - Гарольдус и грешная любовь твоя к юноше нежному, отталкивающе некрасивому или пути неведомые попадания в то, далёкое, «твоё» и его время?

- Пожалуй, боле занимает меня то, что не хочешь, отказываешься ты даже посодействовать мне и Гарольдусу в передвижении во времени, о звезда моя нездешняя, Квотриус мой, такой любимый и… желанный.

Северус нарочито сделал паузу, чтобы обратить внимание брата, да, всё ещё возлюбленного, на эту желанность.

- Ещё одна капелька мёда. Может, удастся его таки задобрить? Ведь любит же, любит сильно, вот и не хочет отпускать.

Ну и пускай его, мы с Гарри и сами попробуем прорваться, - подумал Снейп.

Вместо ответа Квотриус создал настоящую гаванскую сигару, но… в папиросной бумаге. По всей видимости, он прочитал в голове Северуса описание или даже вид такой странной штуковины для курения, но задумался и по привычке подумал о заклинании Созидания Оболочки.

Для брата, мыслями находящегося уже в далёкой такой желанной весне, паводке, когда можно будет попробовать воду из развесёлого, журчащего, большого ручья - того самого маленького ключевого родничка, который в своё время - о, всего пара - тройка месяцев тому! - сработавшего, как порт-ключ, доставивший его, Северуса, в труднонаходимый монастырь Святого Креста.

Может быть, всё-таки удастся ускользнуть из… этого времени, представив, к примеру, Большой ли Зал, свои ли апартаменты? Но куда роскошнее - появиться в обносках когда-то ладного костюма прямо перед стариной Альбусом в его кабинете!..

Хотя, вряд ли у него, Сева, получится. Ведь он зациклил время, дери его Мордред! Но, может, только для себя, а не для… Гарри?

… Ремус Люпин, господин Директор Хогвартса, смог аппарировать в Хогсмид и вскоре войти в означенный замок, тайком, под Полиморфным зельем, обратившись в профессора Северуса Северуса. Благо, Рем нашёл в своём приятном во всех отношениях, кроме отсутствия хозяина, убежище - Гоустл-Холле - один, но длинный волос Сева, жёсткий, вьющийся. Волею случая его не заметили домашние эльфы, убирающиеся в этом помещении наскоро - они боялись изображений прежних Хозяев.

Ведь многие из эльфов помнили ещё прадеда Северуса. А характеры у прежних Хозяев, были, у-у, какие!

В общем, Ремус нашёл драгоценный волос на ковре в печальном холле - поминальнице славных графов