В 30-е годы большевистское руководство в решении своих стратегических задач на международной арене полагалось не на мировую революцию, а на Красную Армию. Пропаганда устами Молотова, Жданова, Щербакова и других политических деятелей усиленно навязывала общественному сознанию мысль о присущей первому социалистическому государству наступательной стратегии сокрушения, о необходимости при благоприятной ситуации взять на себя инициативу наступательных действий «с целью расширения фронта социализма». По существу, под прикрытием лозунга «освобождения» готовились и осуществлялись территориальные приращения за счет сопредельных государств. Даже Сталин не скрывал, что «с точки зрения борьбы сил в мировом масштабе между социализмом и капитализмом» СССР делает большое дело, поскольку «мы (т. е. Советский Союз. — Ю. Р.) расширяем фронт социализма и сокращаем фронт капитализма».[83]
В пропаганду этих идей включился и Мехлис. Заключая свою речь на XVIII съезде партии, он заявил буквально следующее: «Не за горами, товарищи, то время, когда наша армия, интернациональная по господствующей в ней идеологии… поможет рабочим стран-агрессоров освободиться от ига фашизма, от ига капиталистического рабства и ликвидирует капиталистическое окружение, о котором говорил товарищ Сталин».[84] Может быть, это была оговорка, импульсивное, заранее не согласованное с генеральным секретарем высказывание? Исключено. И не только потому, что оратор никогда бы не решился на столь опрометчивый шаг. Факты говорят сами за себя: не выражай его слова официальную линию сталинского руководства, он был бы неизбежно снят со своего поста, если не хуже. В действительности же через несколько дней Лев Захарович был избран членом ЦК, а потом и членом его Оргбюро. С «впавшими в ересь» в ВКП(б) поступали иначе.
Справедливости ради надо сказать, что, призывая сокращать фронт капитализма, Мехлис не собирался отсиживаться за спиной других. Везде, где Красная Армия в те годы скрещивала с врагом штыки, он побывал сам, будь то жаркие пески у Халхин-Гола или ледяные скалы Карельского перешейка.
Первым пробным камнем стала поездка по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 июня 1938 года на Дальний Восток в связи с обострением обстановки в районе озера Хасан. Когда Мехлис и заместитель наркома внутренних дел Фриновский прибыли в Хабаровск, командующий Дальневосточным Краснознаменным фронтом маршал Блюхер, похоже, уже знал, какую «помощь» следует ждать с их стороны. После ознакомительного разговора с московскими эмиссарами он не случайно сказал жене: «Приехали акулы, которые хотят меня сожрать, они меня сожрут или я их — не знаю. Второе маловероятно».
Мехлис устроил здесь подлинное избиение кадров. Очистку от «врагов народа» частей Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (в эти дни преобразованной во фронт) он начал с… Краснознаменного ансамбля песни и пляски Союза ССР, прибывшего туда из Москвы на гастроли. Тут же Сталину ушла шифрованная телеграмма: «Доношу: в ансамбле краснознаменной песни тяжелое положение. Прихожу к заключению: в ансамбле орудует шпионско-террористическая группа. Уволил на месте девятнадцать человек. Веду следствие. В составе есть бывшие офицеры, дети кулаков, антисоветские элементы. Привлек к работе начальника] особого отдела…» В конце концов, с ансамблем (хорошо еще не с жизнью) расстались 22 человека, из них пятеро были все же арестованы.
Ну а уж что касается непосредственно кадров ОКДВА, тут начальник ПУ РККА развернулся вовсю. Следует, очевидно, заметить, что репрессии против дальневосточников были предопределены загодя до инспекционной поездки Мехлиса. Отправляясь в Хабаровск, он уже имел четкую установку — «чистить» кадры беспощадно. Не случайно вместе с ним был отряжен Фриновский, заместитель наркома внутренних дел, прославившийся палачеством и казненный со своим шефом Ежовым.
О масштабах содеянного лишь на первом этапе дает представление телеграмма, направленная Мехлисом вождю 28 июля: «Уволил двести пятнадцать политработников, значительная часть из них арестована. Но очистка политаппарата, в особенности низовых звеньев, мною далеко не закончена. Думаю, что уехать из Хабаровска, не разобравшись хотя бы вчерне с комсоставом, нельзя».[85]
Непосредственно в районе боевых действий на Хасане между командующим фронтом и начальником ПУ РККА все время происходили стычки. Дело в том, что Блюхер настаивал на своей оценке пограничного инцидента, с которого начался конфликт. А именно: в районе высоты Заозерная границу нарушили советские пограничники, в условиях высокой напряженности это провоцировало японцев. Свое мнение он доложил в Москву и потребовал наказания виновных.
В ответной телеграмме, посланной по поручению Сталина и Молотова и адресованной не только Блюхеру, но и Мехлису с Фриновским, нарком обороны Ворошилов назвал утверждения командующего чепухой. А 1 августа в разговоре по прямому проводу Сталин вообще поставил под сомнение желание своего собеседника Блюхера «по-настоящему воевать с японцами».
Московский эмиссар, почувствовав охотничий азарт, поскольку действительное отношение вождя к Блюхеру не было для него тайной, не стал разбираться в подлинных обстоятельствах дела, а слепо принял оценку, продиктованную из Кремля. В позиции маршала он увидел двурушничество, «льющее воду на мельницу японцев», враждебные мотивы. «Порой трудно отличить, когда перед тобой выступает командующий или человек в маске», — сделал он вывод в обстоятельной телеграмме Сталину и Ворошилову 27 июля 1938 года.
По воспоминаниям Г. Л. Блюхер, ее муж «вернулся с Хасана в состоянии крайне возбужденном… Из рассказа Василия Константиновича я поняла следующее. Мехлис все время во все вмешивался, отдавал свои распоряжения, пытаясь подменять командующего. Он, Блюхер, был вынужден отменить один приказ Мехлиса 40-й дивизии. Говорил, что если б этот приказ был выполнен, то сороковую дивизию японцы оскальпировали бы».
Морально и психологически добить маршала стремились и после окончания конфликта на Хасане. Первая скрипка принадлежала все тем же Мехлису и Фриновскому. Лейтмотивом их докладов в Москву становится призыв как можно скорее снять Блюхера с должности. Так, начальник ПУ РККА в пространной телеграмме Сталину и Ворошилову, направленной 12 августа, сообщал: «Дела здесь находятся но моему глубокому убеждению [в таком состоянии], что надо скорее решать вопрос. В присутствии подчиненных известное Вам лицо ведет себя так, что это расшатывает дисциплину». 18 августа Блюхер уже отбыл по вызову Ворошилова в Москву, а ему вслед несется: «Красноармейцы и командиры военным делом не занимаются, а отвлечены хозяйственными работами. Боевая подготовка, я повторяю свои формулировки, на последнем месте… Известный Вам человек скажет, что это клевета на армию и на него… К сожалению, этот человек многие годы скрывал от наркома истинное положение вещей и обманывал, сознательно или бессознательно — это другой вопрос, наш Центральный Комитет». А своеобразным апофеозом неприятия, ненависти к Блюхеру стала шифртелеграмма Сталину и Ворошилову, направленная 24 августа: «Я мог бы исписать сотни страниц, характеризующих бездеятельность, граничащую с преступлением известного Вам лица».[86]
На телеграммах и докладах Мехлиса во многом базировалось решение Главного военного совета, о котором сказано выше и которое предрешило трагическую гибель Блюхера.
На Хасане начальник ПУ РККА не только вмешивался в оперативную деятельность командования, но и в своем стиле вершил скорый суд и расправу. По его приказанию были арестованы лейтенанты Лебедев и Ахметов и политрук Мордвинов. Их и еще одного лейтенанта обвинили в трусости и измене на том основании, что они бросили на произвол судьбы свои батареи и тем посеяли панику среди бойцов. По закону они должны были предстать перед судом военного трибунала. Но Мехлису не терпелось вынести собственный приговор. Лично допросив обвиняемых, он телеграммой запросил у Сталина и Ворошилова санкцию на «расстрел всех четырех без суда моим приказом». Основание — «чтобы не затягивать вопроса» (!). Как здесь не согласиться с эмоциональной оценкой известного историка О. Ф. Сувенирова: «Вот она, суть фанатичного изувера, способного и готового «для быстрейшего решения вопроса» без всякого следствия и суда стрелять налево и направо».[87]
Новый район боев — Халхин-Гол оказался для Мехлиса не похожим на Хасан. Его привычное стремление вмешаться в оперативное управление войсками жестко пресек Г. К. Жуков, поставленный во главе 1-й армейской группы и столь блистательно проявивший себя как полководец современного типа. Так что начальнику ПУ Красной Армии пришлось в основном заниматься партийно-политической работой, тем более что дел оказался непочатый край.
