всем туркменам покидать Куму? Не прервётся ли связь с другим берегом Каспия, не забудутся ли в памяти потомков добрый мыс Тюб-Караган, дорога в Хорезм и Хиву. На новом месте, на речках Восточного Маныча, Калауса, Ургули и Чограя, хорошо заживётся скотоводам, мясо, шкуры, масло, ковры и кошмы пойдут в Астрахань на рынок. Но на Маныче и других речках нет рыболовства — ладо ли ехать туда туркменским рыбакам, которые давно сроднились с астраханскими людьми, живущими при вавилонах[4], по каспийскому берегу?
Туркмены уезжают туда на всё лето и возвращаются только на зиму. Так пусть же, как и раньше, ездят на Каспий, а возвращаются на Куму. Люди, связанные с промыслом, могут жить в старых аулах. Рассуждая, аксакалы и старшины пришли к единому мнению; образовать летнюю ставку в южно-русской степи, на урочище Арзгир, и оставить за собой берега Кумы, назвав их зимней ставкой.
Перед отъездом Берек-хан навестил могилы предков. Аульное кладбище — мазар, в центре которого возвышался небольшой купольный мавзолей, а вокруг, него множество могил, — находился рядом с аулом, Берек вошёл в мавзолей и опустился на колени перед тремя холмиками, украшенными белыми лоскутами, привязанными в палкам. Здесь лежали похороненные в разные годы прадед, дед и отец Берека, и он поклонился им поочерёдно каждому.
— Волей и предначертаниями Аллаха, — тихонько заговорил Берек, — правнуки, внуки и дети ваши навсегда оставляют эту землю, но вы всегда будете жить в их памяти, и они придут, чтобы поклониться вам… Благословите же нас, уходящих на чужую землю, пусть чужая земля станет навсегда нашей, пусть кормит нас и наш скот и даёт полный достаток… — Берек-хан затаил дыхание и прислушался; может, предки выскажут свои пожелания. В мавзолее было тихо, только проклятые осы, свившие гнездо под самым куполом, жужжали, не давая сосредоточиться. Берек немного подождал, но жужжание не прекращалось. Тогда Берек снял тельпек и бросил под потолок. Бросил так удачно, что осиное гнездо упало на могилу деда. Ошеломлённые осы разлетелись в разные стороны, но вот увидели своего врага и бросились на него. Берек, схватив тельпек, начал отмахиваться, и тут почувствовал на шее и лице жгучие жала ос. Выскочив, как очумелый, из мавзолея, он столкнулся с женой и матерью: женщины тоже пришли проститься с мёртвыми и ожидали, когда простится Берек-хан. Увидев жену и мать, Берек принял строгий вид и, почёсывая места укусов, важно произнёс:
— Забывая своих предков, мы отдаём их во власть злых духов. Мне пришлось вступить в бой со злыми духами и показать силу Берека Третьего. Но вам я не советую связываться с ними.
— Вий, болтун! — рассердилась мать. — Его не поймёшь, когда он шутит, а когда говорит правду.
— Правду говорю, мама. — Берек, надевая тельпек, вытащил из завитков забившуюся туда осу и бросил наземь. — Если бы не существовало злых духов, тогда незачем нам было отбирать у верблюдов последнюю колючку и жечь её. Посмотри туда!
Вдоль дороги, уходящей из аула в степь, лежали кучи сухого янтака[5] , чтобы завтра поутру, когда аульчане со скарбом и скотиной двинутся в путь, вспыхнуть жарким пламенем и сжечь злых духов, прицепившихся к одежде людей, к хвостам лошадей и верблюдов
Поутру всё так и было. Мужчины, погрузив кибитки и пожитки в арбы, усадив на верблюдов женщин и детвору, сели на коней и направились в огненный коридор. Огромный караван, за которым, чихая от дыма и жалобно блея, бежали овцы, прошёл сквозь очистительный огонь и подался к светлому горизонту — на Большой Маныч, в необъятные южно-русские степи.
V
Волынский всю зиму наводил порядок в Астрахани. Дюжие гайдуки в меховых полушубках и шапках в сопровождении полицейских нагнали на город такой страх, что не только обыватели, но и собаки боялись их. Люди крестились на образа: «Хоть бы царь-государь ещё раз приплыл — пожаловаться бы ему на озверевшего губернатора!» Царь-государь не приплыл, но корабли высокого достоинства под российским флагом в начале лета причалили в Астраханском порту. Прибыл генерал-майор Матюшкин, возглавивший вместо генерал— адмирала Апраксина Каспийскую флотилию. Прибыл с секретным заданием, в которое мог посвятить лишь астраханского губернатора. Волынский, уставший за зиму от водки и звериной тоски, с превеликой радостью принимал Матюшкина, слушая петербургские новости. Наконец, когда разговор дошёл до дела, они заперлись в потайной комнате, и Матюшкин объявил государево повеление:
— Стало быть так, Артемий Петрович… Повелел государь нынешним летом взять Баку и другие города персидские, на основании составленного договора между Петром Великим и персидским принцем Тахмасибом. То, что не мог сделать лейтенант Лукин пушками, возьмём договором. Договор пока не заключён и не подписан Измаил-беком, но письмо персидского посланника к властям города Баку — вот оно. — Матюшкин достал из сумки запечатанный свиток и пояснил: — Письмо сие написано на персидском языке, а содержание его таково, что и в русско-персидском договоре сказано. Значится так: российский император Пётр Великий обещает его шахову величеству Тахмасибу дружбу и вспоможений против всех его бунтовщиков, и изволит как можно скорее послать в персидское государство потребное число русских войск для защиты шаха и народов персидских. Со своей же стороны Тахмасиб уступает его императорскому величеству всероссийскому в вечное владение города Дербент, Баку со всеми к ним принадлежащими землями и местами по Каспийскому морю, а также провинции Гилянь, Мазандераи и Астрабад, куда посылает войска, и за их содержание не требует от шаха денег.
— Как так не требует денег? — удивился Волынский. — Русские солдаты будут находиться в Гиляни и Астрабаде, а мы их отсюда кормить обязаны? Ей-Богу, господин генерал, тут Пётр Алексеевич что-то не додумал. Не берусь учить государя, потому как просчёт допущен не им, а его сановниками… Ну-да, ошибка поправима…
— Может оно и так, — согласился Матюшкин, — но везти мне на юг Каспия четыре полка в надежде, что там их персияне кормить будут, нет никакого смысла. Я и отчаливать не стану, покуда не загружусь всем необходимым провиантом для вверенных мне войск.
Волынский налился кровью от обиды: «Вот она царская воля. Как захотел государь — так и будет. А знает ли он, что в астраханских амбарах — блоха на аркане, да вошь на цепи!» Подумал так, но высказал иное:
— Неужто ты, господин Матюшкин, не мог в Нижнем или Царицыне заполнить трюмы кораблей мукой да пшеном?
— Ну зачем же в Нижнем да Царицыне, когда есть прямое указание государя: продовольствие взять из астраханских запасов.
Волынский не стал больше упираться, подумал: «Если государю донесут о моём капризе — добра не жди!» И сказал с деланной небрежностью:
— Ну, коли царь-государь видит опору только во. мне одном — я рад повиноваться его приказу.
— Да тут дело не только в приказе, как я понимаю. Тут дело в близком родстве. На кого же ещё положиться Петру Великому, если не на своего ближайшего родственника! — польстил генерал Матюшкин и, выждав, пока сойдёт с лица губернатора улыбка, спросил: — Ну так позвольте, Артемий Петрович делом заняться? Сидеть мне в Астрахани нет никакого резона: чем быстрее с заданием справимся, тем больше почестей от государя обретём.
За мной дело не станет. Делайте, что приказал государь, Волынский подал руку в знак полного согласия и проводил Матюшкина со двора. А проводин, разразился отборной бранью: — Вот и живи тут, не воруя и не занимаясь поборами! Да в этой Астраханской губернии сам Иисус Христос святость бы потерял!
— Что с тобой, Артемии?! — Александра Львовна забежала в комнату мужа, путаясь в длинном французском платье, которое до этого примеряла перед зеркалом.
— Да ничего такого, матушка. Просто кузен твои удивил меня своим императорским аппетитом. Генерал Матюшкин с полками идут в Персию, а кормить его полки обязан астраханский губернатор. Туг поневоле в ярость ударишься… Ты вот что, Сашенька, позови ко мне Божидара.
Вошёл слуга в красном жупане, подпоясанном кушаком, шапку снял:
