— Нет, Нияз-бек, тут дело не в каракуле, а в другом. Не только шапки-трухменки роднят нас, по и обычаи некоторые, и сам образ жизни. Вот, например, у донских казаков, как и у нас, тоже женятся несколько раз. Но чтобы оставить прежнюю жену, выходят на площадь и кричат: «Она мне больше не «жена». И туркмены выходят на мейдан и объявляют: «Талак — она мне больше не жена!» Не говорил ли твой дед, что в старое время туркмены и казаки в одних селениях жили?
— Нет, такого я не слышал от своего деда, — признался Нияз-бек. — Но в твоих словах, Берек-ага, есть истина. Надо подумать…
— Жаль, что твой дед раньше времени с Доиа бежал, — съязвил Мурад. — Он мог бы узнать и об этой тайне. А теперь думай да догадывайся…
— Мурад-джан, не сегодня-завтра двинемся в Эндери, там ты и узнаешь все истины, — с обидой отозвался Нияз-бек.
— Ладно, джигиты, не будем ссориться по всяким пустякам. Ложитесь спать, набирайтесь сил, путь к Эндери долгий и трудный. — Берек-хан хлопнул ладонями по коленям, отошёл от костра и лёг на попону, подложив под голову седло.
Боевой клич походных рожков поднял степняков на рассвете. Зазвенело туг и там — ожили биваки, ожил весь лагерь: тысячи голосов смешались с конским ржаньем. Бросились донцы, калмыки, туркмены в строй. Командиры на скакунах помчались к царским шатрам.
На ногах вся свита Петра Великого и сам он. Чакдор-Чжаб — калмыцкий полководец — сказал туркменскому хану Береку, когда остановились напротив шатра:
— Слава Богу, государь дал отдохнуть нашим джигитам. Со свежей-то головой да с пустым животом легко будет.
— Вах, тайдша, хорошо тебе, а я держу за пазухой целый месяц бумагу и никак к государю императору приблизиться не могу. Твой отец Аюка-хан сказал мне, будто бы хлопотал о туркменах перед великим Петром, и царь пообещал выслушать меня. Но когда он вспомнит обо мне… Разве ему до меня?
— Берек-хан, я бы на твоём месте прямо сейчас к царю поехал. Сейчас самое удобное время — смотри, сам он и все его кафтанники тончатся на месте, спиной к нам повернулись. Поезжай!
— Ай, что будет, то и будет! — Берек тронул коня каблуками, дёрнул уздечку и помчался к царской свите.
Увидев одинокого всадника, скачущего через площадь к царским шатрам, свитские всполошились: «Бог его знает, что на уме у этого джигита в чекмене и косматой папахе!» Генерал Матюшкин первым вскочил в седло, за ним Волынский и ещё несколько господ выехали навстречу — встали поперёк Дороги.
— Эй ты, чума азиатская, как смеешь ты?! — заорал Волынский. — Али на виселицу захотел? А ну, назад! — замахнулся губернатор нагайкой, свистнула плеть над самым ухом Берека. Увернулся он и явно возмутился на столь «ласковое» обхождение с ним.
— Вах, губернатор, зачем дерёшься — к царю еду. Вот эту бумагу отдать ему хочу. Очень важный фирман[2]!
— Что ещё за фирман?! — Волынский замахнулся ещё раз, но генерал Матюшкин отвёл его руку:
— Артемий Петрович, шибко не усердствуй. Может быть, что сей фирман как раз государю кстати. Позволь, я доложу его величеству.
— Да это уж я и сам могу сделать, — возразил Волынский и, развернув лошадь, поскакал к царю. Матюшкин, полковник Наумов и ещё ряд офицеров, преградив дорогу Берек-хану, ожидали, как распорядится государь. Вскоре донеслось:
— Пусть подъедет, его величество ждут!
Берек-хан в сопровождении свитских подъехал к Петру, соскочил с коня и встал на колени.
— Великий государь, пятьдесят лет назад мы осели на Куме. Твой старший брат, царь Фёдор Алексеевич, принял нас в русское подданство…
— Знаю, слышал об этом, — ответил Пётр Первый, — А сейчас о чём просишь?
— Великий государь, жизнь человека коротка: сегодня в седле, завтра в земле. Возьми наш фирман. Это прошение моего народа, а просим переселить туркмен на Маныч и Калаус — там трава для скота очень хорошая.
Пётр поморщился: «Эка забота у тебя, хан, мне бы твою заботу… Да и не к месту ты со своей грамотой…» Однако, дабы не обидеть туркменского хана, посмотрел на советника Толстого, и тот принял из рук Берека свиток, обмотанный шерстяной нитыо.
— Что ещё? — спросил Пётр Первый.
— Великий государь, все туркмены умрут за тебя, только дай нам Маныч и Калаус, — взмолился Берек-хан.
— На черта вам нужен Маныч, если вы все собрались умирать? — Пётр засмеялся. — Ты уж постарайся да и своих джигитов предупреди, чтобы дрались, как львы, и чтобы все живы остались. А фирман ваш рассмотрим… Поезжай в строй.
— Спасибо тебе, великий государь! — Берек-хан поднялся с колен, прыгнул в седло и поскакал к отряду.
Через некоторое время государь император в сопровождении свиты выехал к конным сотням степняков, произнёс напутствие, желая подвига и полной победы над Даудом. Тут же командование над объединённым отрядом принял полковник Наумов, грянула духовая музыка, и войска отправились вдоль Терека, в горы.
Молниеносный рейд казаков и джигитов сопровождался разорением и сожжением горских аулов. Эндери тоже подвергся полному уничтожению. Оттуда конница Петра двинулась на город Тарки. Тарковский владетель Адил-гирей не принял сражения, видя, какая сила наступает по морю и суше, приехал с повинной к русскому императору. Следом за ним пожаловали ещё три мелких владетеля.
Царь с царицей посетили старую Тарковскую крепость, поместье Адил-гирея, побывали на всенощной обедне в церкви Преображенского полка, и через несколько дней после небольшого сражения русские войска вступили в Дербент. Городской наиб, поднеся два серебряных ключа от городских ворот, упал перед русским государем на колени, затем пригласил его осмотреть древнюю Дербентскую крепость. С её величественной, покрытой мохом стены, на сотню вёрст был виден играющий зеленоватыми волнами Каспий. Пётр обратил взгляд на север: весь русский флот предстал перед ним, как на ладони. От Терека до Дербента белели паруса кораблей, и не было им в огромной морской стихии никакой преграды. Пётр, глядя сверху вниз, думал с полной уверенностью: «А ведь не выстоят перед такой могучей армадой ни Баку, ни Гилянь. Есть смысл, не раздумывая, отправить в Баку морской десант на линейных кораблях». Пётр, однако, не стал располагаться в крепостном дворе, съехал в низину. Рядом с каспийским берегом квартирмейстеры облюбовали для него небольшой домишко с колодцем во дворе. Расположившись в нём, царь пригласил к себе Апраксина, и после недолгого разговора решили они отправить в Баку для занятия города лейтенанта Лукина на шнаве.
Дербент был определён опорным пунктом. Для этого он годился не только со стратегической точки зрения, ибо «дербентские ворота» открывали и перекрывали сухопутное сообщение между Россией и южными персидскими областями, но и с точки зрения полной обустроенности. В его казематах и складах можно было расположить огромный гарнизон с большим запасом провианта. Приняв такое решение, Пётр отдал приказ выгрузить муку с двенадцати ластовых судов и сложить в дербентских подвалах. Распоряжение императора доставили на ластовые суда вечером, а ночью начался шторм. Утром Каспий свирепствовал, словно разъярённый мифический зверь, обрушивая пенистые волны на берег. Русские парусники, казавшиеся вчера Петру олицетворением российской мощи, сегодня выглядели жалкими судёнышками. Паруса убрали, и корабли, отдавшись воле неукротимой стихии, взлетали на гребнях волн и проваливались в ямы. В любую минуту любой из. кораблей мог налететь на другой или удариться о прибрежные скалы. Слава богу, пока что судьба миловала их и берегла от гибели, но на ластовых судах уже наблюдался переполох. Волны, перекатываясь через палубы, в первые же два-три часа разбушевавшегося шторма залили трюмы, в которых штабелями лежали мешки с мукой. Груз отяжелел, и транспортные суда дали осадку, того и гляди отправятся на дно. Моряки пытались вынести муку из трюмов, погрузить в шлюпки, да где там?! Сама попытка выглядела нелепостью. Первая же шлюпка, спущенная на воду,
