ханами на пристанях появлялись городовые с полицейскими, выдворяли из харчевен пьяных мужиков и сопровождали к столу именитых гостей. Непотребные девки тёрлись около гостей, садились бесстыдно рядом и принимали угощение от туркменцев. Однажды, под Царицыном, разговорились туркмены о лёгких нравах русских девок. Онбеги Суергап сказал:
— У них, у русских, всё очень свободно, не то, что у нас. Говорят, когда солдаты идут по деревне и, если не видят на воротах у дворов мужских шапок, то без страха заходят в дом и начинают заниматься любовью с женщинами. А если в этом доме уже есть солдат, то он вешает на ворота свою шапку, чтобы его никто не тревожил.
Слушая Суергапа, туркмены вдоволь насмеялись и усомнились в его россказнях. Тогда Суергап заявил:
— Вон впереди уже видна деревня. Давайте пошлём, своих слуг — пусть они войдут во дворы, на которых нет шапок.
Едва шхуна причалила к берегу и бурлаки бросились в корчму, четверо слуг отправились к деревеньке. Ханы, стоя у борта, с интересом ждали, чем закончится их поход. Прошло совсем немного времени — из деревни донёсся собачий лай и крики женщин: «Охальники проклятые! Ишь, что надумали! Ату их!» Собаки мчались за бегущими женолюбцами, хватая их за полы и пятки. Взобравшись, наконец, на шхуну, они долго ещё ругались. Ханы и Арслан смеялись до упаду над неудачным похождением слуг…
В Царицыне водное путешествие туркмен закончилось. Полицейские с градоначальником помогли выгрузить вещи. Пришли телеги, крытые парусиной: вещи погрузили на них. Затем подали тарантасы для туркменских ханов. Заночевали туркмены в гостинице, в крашеных барских номерах на пуховых перинах. Чуть свет выехали в степь и поволоклись по намокшей дороге. Вокруг до самого горизонта — ни кола, ни двора, только степь да островками небольшие лесочки.
Арслан ехал в одном тарантасе с Камбар-беком. Сорокалетний хан, аккуратный и щеголеватый, несмотря на то, что родился и прожил всю жизнь в Хорезме и на Мангышлаке, тем только и занимался, что неторопливо» по одной волосинке выщипывал бороду, приводя её в такой вид, чтобы начиналась она под губой с «полумесяца» и раздвоенно — ложилась на грудь. Хан два раза в день заставлял слугу чистить ему сапоги и смазывать дёгтем. Беспокойный и заботливый, он в то же время два раза в день отдавался сну, а ночью, сидя у костра, жаловался на скуку и сетовал:
— Хорошо тому, кому здоровье не позволяет… А у меня, слава Аллаху, душа всё время требует общения с женщинами. Надо было взять двух молодых гелин с собой, заодно бы русскую землю увидели.
— Да, Камбар-бек, правильные слова говоришь, — соглашался Онбеги-Суергап. — Каждый хан, хивинский, бухарский или киргиз-кайсацкий, когда в путь-дорогу отправляется, то всегда с собой гарем тащит. Только одни туркменские ханы жён дома оставляют. Откуда у них такой дурной обычай пошёл?
— От стыдя сидеть рядом с бабой, — сказал Кара-батыр. — Да и какой туркмен захочет сидеть в гареме, когда все остальные джигиты на конях с саблями несутся в бой?! Если врагу сражение проиграешь, то и гарем врагу достанется. А когда дома жёны сидят — надёжнее.
— Ай, лучше всего вообще о них не думать! — с чувством воскликнул Арслан. — Я два года в Хорезме и на Мангышлаке был и ни разу не вспомнил о своей гелин! Что толку вздыхать?
— Да, это видно, ты парень стойкий и сдержанный, — согласился Камбар-бек. — Ты и в корчмах, когда мы их сажали к себе за стол, стороной держался, словно бы сам баба или евнух!
— Ладно, Камбар-бек, давай без оскорблений. Плохое это дело, когда один другого оскорбляет. — Арслан нахмурился и отвернулся и, помолчав, добавил: — Мы, арзгирские, так воспитаны, что на каждую, продажную девку не бросаемся.
— Ты прав, Арслан, не будем ссориться, — пошёл на попятную Камбар-бек. — Но скажи мне, Арслан, разве можно постороннему человеку в такой стране, как Россия, найти порядочную женщину? Порядочные не продаются ни за какие деньги…
Неделикатный этот разговор, завязавшийся у костра, со следующего дня остудил пыл путешественников. Стали они задумчивее и строже, словно Арслан подперчил им вкус самой жизни. И на арзгирца смотрели осторожно, словно на человека, который может донести об их вольностях самой императрице.
Ковыляя на колымагах и тарантасах по степи, туркмены всё ближе приближались к Москве: и говорили уже не о женщинах, а о горячей бане. Город Рязань был для них самым благодатным, где они, остановившись на постоялом дворе, сходили в баню, разместились в чистых комнатах и спустились со второго этажа в добротную корчму с самоваром, курящимся над столом белым паром, с горячими блинами, источающими запах коровьего масла. Уселись заморские гости за стол, покрытый белой скатертью. Хозяйка появилась — красивая, белокурая женщина лет тридцати, пышущая здоровьем. Онбеги-Суергап только и успел тихонько сказать: «Вот это да!», как она ахнула, отступила от стола, а потом, сильно смутившись, спросила:
— Арслан, ты ли это?! Ну, конечно, это ты, Арслан! — Её мягкий голос сорвался в радостный крик, и она приблизилась к нему.
— Бай-бо, да это же Юлия! — Арслан, ошеломлённый неожиданной встречей, поднялся со скамьи, и она, на радостях чмокнув его в щёку, увела за занавески. Там они расцеловались от всей души, забрасывая друг друга вопросами. И когда донёсся до них голос Камбар-бека: «Эй, хозяйка, подай блины, потом поговоришь!», Юлия торопливо подтолкнула Арслана к столу:
— Садись, поешь, потом поговорим!
Арслан любовался ею, как ловко она подавала на тарелочках блины, как ухаживала за ним, не скрывая своей любви. Туркмены подшучивали над ним, острили, отчего у него уши краснели. Наконец, он встал и пошёл за ней за занавески и дальше, по узкому коридору, в комнату.
— Ты здесь живёшь, Юлия… Как ты сюда попала?
— Ох, Арслан, долгая история рассказывать. — Она приоткрыла дверь в другую комнату и показала подбородком: — Видишь, вон лежит — ни жив, ни мёртв человек мужского пола. Это муж мой, пьяница беспробудный.
— Значит, ты вышла замуж? — Арслан вздрогнул и сразу приуныл.
— А ты что думал: буду я пятнадцать лет ждать, когда ты объявишься. Ты-то тогда уехал из Казани, даже не простился. Слышала я потом, будто бы ты Волынского испугался, оттого и убрался от помещика Писемского раньше времени!
— Ты потише, Юлия, а то проснётся твой бугай, скандал будет, — предупредил Арслан.
Женщина повела бровями, усмехнулась:
— Бугай только с виду, а на самом деле яловый бык. Не живём мы с ним, как положено. Так, соседствуем. Боюсь я одна тут оставаться: если уйдёт, то и корчма моя в трубу вылетит. Незамужней бабе тут делать нечего — всяк старается протянуть руку: то ущипнуть, то облапить. Ну-да чего же стоим, садись на диван…
Арслан бросил насторожённый взгляд в другую комнату. Юлия поняла, что Арслан боится её мужа, тихонько прикрыла дверь и сунула в петли увесистый замок.
— Ну вот, так будет лучше, — сказала довольно и села рядом. — Ты-то мало изменился лицом, хоть и возмужал. Руслан твой тоже таким будет…
— Какой Руслан? — не понял Арслан.
— Какой-какой! Сын твой! — Юлия тихонько засмеялась, затем положила руку ему на плечо. — Что примолк, голубчик? Думаешь, бежал из Казани, так от тебя и следа не осталось? Остался след, дорогой Арслан, да ещё какой след: сын-то прямо две капли воды на тебя похож!
— Шутишь, Юлия? — Арслан не верил её словам, да и сознанием пока не принял, что такое возможно.
— Не шучу, Арслан… Сын твой сейчас придёт — он у башмачника в подмастерьях служит… Такой парень-красавец вырос, хоть куда!
— Если сын от меня, то почему ты меня не нашла? Разве может сын без отца жить? — оскорбился Арслан.
— Может, — смиренно отозвалась она. — Отчим же у него… вон он, — кивнула она на запертую дверь.
