перехватило дыхание, и на мгновение она остановилась. Затем спокойно двинулась дальше.
К тому времени как она прошла через мраморный холл к лифту и вышла в тихие, широкие, щедро покрытые бархатными коврами коридоры отеля, Дэгни не чувствовала ничего, кроме злости, которая с каждым шагом становилась все холоднее и холоднее.
Дэгни была уверена, что чувствует злость, когда постучала в дверь номера. Она услышала, как он ответил «войдите», толкнула дверь и вошла.
Франциско Доминго Карлос Андреас Себастьян Д'Анкония сидел на полу и играл в шарики.
Люди обычно не задумывались, красив ли Франциско Д'Анкония,?—?это казалось совершенно излишним. Когда он входил в комнату, смотреть на кого-то другого было просто невозможно. Он был высок, необыкновенно строен и двигался так, словно у него за плечами развевался рыцарский плащ. Говорили, что во Франциско Д'Анкония бурлит энергия великолепного здорового животного, но, говоря так, люди смутно осознавали, что ошибаются: в нем кипела энергия здорового человека?—?явление настолько редкое, что никто не мог его определить.
Никто не отзывался о его внешности как о романской, но именно это слово больше всего подходило к нему?—?не в современном, а в изначальном значении, когда оно относилось не к Испании, а к Древнему Риму. Его фигура была гибка и худощава, тело?—?упруго. У него были длинные ноги, его движения отличались плавностью и стремительностью. Фигура и лицо поражали изумительной четкостью и правильностью линий, которые можно увидеть лишь в скульптуре. У него были прямые черные волосы, которые он отбрасывал со лба назад. Загар лишь подчеркивал изумительный контраст черных волос и чисто-голубого цвета глаз. У него было открытое лицо, живая мимика которого отражала все, что он чувствовал, словно ему нечего скрывать. Выражение его глаз всегда оставалось спокойным; глядя в них, невозможно было догадаться, о чем он думает.
Он сидел на полу в гостиной, в пижаме из тонкого черного шелка. Шарики, лежавшие на полу вокруг него, были выточены из полудрагоценных камней, встречающихся в Аргентине: сердолика и горного хрусталя. Когда Дэгни вошла, он не встал. Он сидел, глядя на нее; хрустальный Шарик, словно слезинка, скатился с его ладони. Он улыбнулся неизменившейся дерзкой ослепительной улыбкой, как в детстве:
— Привет, Слаг!
Она услышала свой голос, покорно, беспомощно, радостно отозвавшийся:
— Привет, Фриско.
Она смотрела на его лицо?—?это было лицо, которое она знала. На нем не было ни следа той жизни, которую он вел, ни напоминания о том, что произошло в их последнюю ночь. Никаких признаков пережитой трагедии?—?ни горечи, ни напряжения, лишь подчеркнутое и окрепшее с годами ироническое выражение, опасная, непостижимая веселость и безмятежное душевное спокойствие, лишенное чувства вины. Но это, думала она, невозможно. Это еще ужаснее, чем все остальное.
Он внимательно рассматривал ее: на ней было наброшенное на плечи поношенное пальто и серый костюм, похожий на служебную форму.
— Если ты специально так оделась, чтобы я не заметил, как ты хороша, то ты просчиталась. Ты прекрасна. Жаль, что я не могу тебе сказать, какое это облегчение?—?увидеть умное и при этом женское лицо. Но у тебя нет никакого желания выслушивать это. Ты ведь не для этого пришла,?—?сказал он.
Его слова были совершенно неуместны во многих отношениях, но его непринужденность вернула ее к реальности, к той злости, которую она чувствовала, и к цели ее визита. Она стояла и смотрела на него, ее лицо не выражало никаких чувств, ничего личного.
— Я пришла задать тебе один вопрос,?—?сказала она.
— Спрашивай.
— Ты сказал репортерам, что прилетел в Нью-Йорк, чтобы стать свидетелем фарса. О каком фарсе ты говорил?
Он громко рассмеялся, как человек, которому редко выпадает возможность повеселиться над тем, чего он совершенно не ожидал.
— Знаешь, Дэгни, это мне больше всего в тебе нравится. В Нью-Йорке живет семь миллионов человек. Из этих семи миллионов ты?—?единственная, кому пришло в голову, я говорил не о скандальном разводе Вейлов.
— Тогда о чем?
— А как ты думаешь?
— О сан-себастьянском крахе.
— Это куда забавнее развода Вейлов, правда?
— Ты сделал это осознанно, хладнокровно и намеренно,?—?сказала она жестким, безжалостным, обвиняющим тоном.
— Тебе не кажется, что будет лучше, если ты снимешь пальто и сядешь?
Дэгни поняла, что допустила ошибку, дав ему понять, насколько это ее задело. Она холодно повернулась, сняла пальто и отбросила его в сторону. Он не поднялся помочь ей.
Она села в кресло. Он по-прежнему сидел на полу на расстоянии от нее, но ей казалось, что он сидит у ее ног.
— Так что я сделал намеренно?
— Вся эта афера с рудниками Сан-Себастьян.
— И каковы были мои истинные намерения?
— Именно это я и хочу знать.
Он рассмеялся, словно она просила объяснить в нескольких словах сложную науку, изучить которую можно, лишь посвятив ей всю жизнь.
— Ты знал, что эти рудники гроша ломаного не стоят. Знал еще до того, как начал это мерзкое дело.
— Тогда почему я начал его?
— Только не надо говорить, что ты с этого ничего не получил. Я и так знаю. Я знаю, что ты потерял на этой авантюре пятнадцать миллионов долларов. И тем не менее ты сделал это намеренно.
— Ты видишь какие-нибудь мотивы, которые толкнули меня на это?
— Нет. Это просто непостижимо.
— Неужели? Ты полагаешь, что у меня гениальный ум, выдающиеся знания и незаурядные организаторские способности; все, за что я берусь, непременно приносит успех. И при этом заявляешь, что у меня не было никакого желания сделать все, что в моих силах, на благо Народной Республики Мексика. Непостижимо, правда?
— Еще до того, как купил эту землю, ты знал, что Мексика находится в руках правительства бандитов. Ты не обязан был начинать для них разработку этих рудников.
— Не обязан.
— В любом случае тебе наплевать на мексиканское правительство, потому что...
— Вот здесь ты не права.
— ...ты знал, что рано или поздно они отберут у тебя рудники. Акционеры в Америке?—?вот что тебя интересовало. Ты хотел разорить их.
— Это правда.?—?Франциско смотрел ей прямо в глаза. Он не улыбался, его лицо было серьезным.?—? Часть правды,?—?добавил он.
— В чем же заключается остальная часть правды?
— Я добивался не только этого.
— Чего же еще?
— Угадай.
— Я пришла сказать тебе, что начинаю понимать, какова твоя цель.
Он улыбнулся:
— Если бы ты знала, то не пришла бы сюда.
— Ты прав. Я ее не понимаю и, возможно, никогда не пойму. Я всего лишь начинаю догадываться кое о чем.
— О чем?
Ты исчерпал все мыслимые формы порочности и стремился к новым острым ощущениям путем
