эпидемию, болезнь внезапно поражает людей, и они пропадают. То же самое происходит и на других железных дорогах. Никто не может этого объяснить. Но думаю, что все понимают: причина в указе. Это форма протеста. Люди стараются работать и жить, как прежде, но наступает момент, когда они больше не могут выносить это. Что делать??—?Он пожал плечами.?—?Кто такой Джон Галт?
Она задумчиво кивнула, на ее лице не было удивления.
Зазвонил телефон, и голос секретаря произнес:
— Мисс Таггарт, на проводе мистер Висли Мауч из Вашингтона.
Ее губы сжались, словно их неожиданно коснулось насекомое.
— Должно быть, это моего брата.
— Нет, мисс Таггарт, вас.
— Хорошо, соедините.
— Мисс Таггарт,?—?сказал Висли Мауч тоном хозяина вечеринки с коктейлями,?—?я рад, что вы поправили свое здоровье, и хотел бы поприветствовать вас лично. Я знаю, что для вашего здоровья был необходим длительный отдых, и ценю патриотизм, который убедил вас прервать свой отпуск в связи с чрезвычайной ситуацией. Хотел бы заверить вас, что вы можете рассчитывать на нашу поддержку во всех мероприятиях, которые сочтете необходимыми. Вам гарантированы всестороннее сотрудничество, помощь и поддержка. Если потребуется... несколько выйти за рамки наших правил, то, прошу вас, будьте уверены, это возможно.
Дэгни молчала, хотя он несколько раз останавливался, дожидаясь ее ответа. Когда молчание затянулось, она сказала:
— Буду очень обязана вам, если вы позволите мне поговорить с мистером Уэзерби.
— Конечно, мисс Таггарт, когда угодно... то есть... Вы хотите сказать?—?сейчас!
— Да. Немедленно.
Он все понял, но ответил:
— Да, мисс Таггарт.
Когда мистер Уэзерби взял трубку, в его голосе слышалось любопытство:
— Чем могу быть полезен?
— Можете передать своему боссу, что, если он не хочет, чтобы я вновь оставила работу, а он знает, что так и было, пусть никогда не звонит мне. Все, что ваша банда захочет мне сказать, будет передаваться через вас. Я буду разговаривать с вами, не с ним. Можете сказать ему, что причина в том, как он поступил с Хэнком Реардэном в то время, когда получал у него жалование. Может, кое-кто и забыл об этом, только не я.
— Содействовать работе железных дорог страны?—?мой долг, мисс Таггарт.?—?Голос мистера Уэзерби звучал так, словно он не хотел понимать то, что услышал; потом в его голосе появилась нотка заинтересованности, он задумчиво, сомневаясь в собственной проницательности, спросил:?—?Мисс Таггарт, если я правильно понимаю, вы желаете моего исключительного посредничества в решении всех официальных вопросов? Могу ли я понимать это как вашу политику?
Она резко, коротко усмехнулась:
— Ну-ну. Можете считать, что обладаете исключительным правом использовать меня в ваших интересах в Вашингтоне. Не знаю, какую выгоду это вам принесет, потому что не собираюсь играть в ваши игры. Я не намерена заискивать, более того, уже сейчас готова преступить ваши законы. Можете арестовать меня, если почувствуете, что можете себе это позволить.
— Думаю, ваши представления о законе несколько старомодны, мисс Таггарт. Зачем говорить о жестких догмах? Современные законы гибки и могут быть истолкованы... исходя из обстоятельств.
— Тогда проявите гибкость сейчас, потому что ни я, ни железнодорожные катастрофы таковыми быть не можем...?—?Она бросила трубку и сказала Эдди тоном, каким оценивают что-то неодушевленное:?—?На какое-то время они оставят нас в покое.
Казалось, она не заметила перемен в своем кабинете: отсутствие портрета Нэта Таггарта, появление стеклянного кофейного столика, на котором новый хозяин, мистер Лоуси, устроил выставку самых громкоголосых общественно-политических журналов, выносящих заголовки статей на обложку.
Дэгни слушала отчет Эдди о том, что произошло за месяц с железной дорогой, словно робот, впитывающий все, что ему говорят, но никак не реагирующий. Она выслушала его мнение о предполагаемых причинах катастрофы. Так же отрешенно она смотрела на непрерывную череду людей, которые торопливо входили и выходили из кабинета, жестикулируя более оживленно, чем того требовали обстоятельства. Она подумала, что сделалась невосприимчивой к чему бы то ни было. Она ходила по кабинету, диктуя Эдди список необходимых для укладки рельсов материалов и мест, где их можно купить незаконным путем, и вдруг, неожиданно для самой себя, остановилась и посмотрела на журналы, лежащие на столике. Они пестрели заголовками: «Новое общественное сознание», «Наш долг перед обездоленными», «Нищие против алчных». Резко, по-звериному, чего Эдди никогда за ней не замечал, она смела журналы на пол и продолжала все тем же ровным голосом диктовать цифры, как будто и не было никакой связи между ее холодным разумом и яростью, наполнявшей ее тело.
Ближе к вечеру, улучив момент, когда осталась одна, Дэгни позвонила Реардэну.
Она назвала свое имя секретарю и услышала, как та повторила его. Реардэн схватил трубку:
— Дэгни?
— Привет, Хэнк. Я вернулась.
— Ты где?
— У себя в кабинете.
Она поняла все, что он хотел сказать, но не сказал во время ненадолго воцарившегося молчания. Потом он сказал:
— Пожалуй, мне пора начать раздавать взятки, чтобы получить руду и лить для тебя рельсы.
— Да. И как можно больше. Ничего, если это будет не металл Реардэна. Это может быть...?—?Краткую паузу было трудно уловить, но в это время Дэгни успела подумать: «Рельсы из металла Реардэна?—?для того, чтобы вернуться в эпоху до стали? А может, еще дальше, во времена деревянных рельсов, на которые накладывались железные пластинки?»?—?Это может быть сталь любого качества?—?все, что ты в состоянии мне дать,?—?закончила она.
— Хорошо. Дэгни, ты знаешь, что я уступил им свой металл? Я подписал дарственный сертификат.
— Да, я знаю.
— Я капитулировал.
— Кто я такая, чтобы обвинять тебя? Разве я не капитулировала?
Он ничего не ответил, и она продолжила:
— Хэнк, думаю, им безразлично, остался ли на земле хоть один поезд или доменная печь. Нам?—? небезразлично. Они удерживают нас силой нашей любви, и мы будем им платить, пока есть малейшая возможность не дать остановиться последнему колесику?—?во имя человеческого разума. Мы будем держать его на плаву, словно тонущего ребенка, и, когда пучина поглотит его, уйдем на дно вместе с последним колесом и последним здравым суждением. Я знаю, за что мы расплачиваемся, но сейчас цена не имеет значения.
— Я знаю.
— Не бойся за меня, Хэнк. Завтра утром я буду в порядке.
— Я не буду за тебя бояться, дорогая. Я приеду к тебе сегодня вечером.
Дэгни вошла в гостиную. Царящие в квартире тишина и порядок?—?все застыло в том положении, в котором находилось месяц назад, до ее отъезда,?—?сразу вселили в нее чувство облегчения и опустошенности. Тишина создавала иллюзию уединения и полной независимости; вещи, усердные хранители времени, напоминали о том мгновении, вернуть которое она уже не в силах, как не в силах и перечеркнуть произошедшее с тех пор.
Окна все еще отбрасывали последние блики дневного света. Не в силах заставить себя сосредоточиться на тех делах, которые можно было отложить до следующего утра, Дэгни ушла с работы
