что, если ее согнуть, она хрустнет, подобно стеклу. Но от внимания Дэгни не ускользнула одна деталь: воротничок рубашки. Он был матового белого оттенка от постоянной стирки и все еще сохранял остатки былой формы. Бродяга с трудом поднялся и равнодушно посмотрел на черный проем, раскрывший передним необъятность безлюдного простора, где никто не увидит его искалеченного тела и не услышит голоса. Он лишь потуже затянул веревку, которой была стянута его котомка,?—?он ведь может и потерять ее, когда будет прыгать с поезда.
Именно его застиранный воротничок и эта забота о своих пожитках, забота, вызванная чувством собственности, неожиданно перевернули что-то в душе Дэгни.
— Подождите,?—?сказала она.
Оба повернулись в ее сторону.
— Пусть он будет моим гостем,?—?сказала она проводнику и открыла дверь, приказав бродяге:?—? Входите.
Бродяга поплелся следом за ней, подчиняясь так же безразлично, как собирался подчиниться проводнику.
Он остановился посреди вагона, придерживая рукой свою котомку, и осматривался все так же безразлично, но внимательно.
— Садитесь,?—?сказала Дэгни.
Он подчинился и посмотрел на нее, словно ожидая дальнейших приказаний. В его поведении сквозило что-то напоминающее достоинство. Он не скрывал, что понимает: он не может ни на что претендовать, ни о чем просить, он готов ко всему, что с ним сделают.
Ему было чуть за пятьдесят, телосложение и просторность костюма говорили о том, что когда-то он был сильным и крепким мужчиной. Безжизненное равнодушие взгляда не могло скрыть ума, глубокие морщины не утаили, что лицо когда-то выражало характерную для честного человека доброту.
— Когда вы в последний раз ели??—?спросила Дэгни.
— Вчера,?—?ответил он и добавил:?—?Кажется.
Она позвонила проводнику и заказала ужин на двоих. Бродяга молча наблюдал за ней, но, когда проводник ушел, попытался поблагодарить ее:
— Я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности, мэм.
Она улыбнулась:
— Какие неприятности?
— Вы ведь путешествуете с одним из этих железнодорожных магнатов, да?
— Нет, одна.
— Тогда вы жена одного из них?
— Нет.
— А...
Она увидела, какие старания он приложил, чтобы сохранить на лице что-то похожее на уважение, будто стараясь принести извинения за то, что в неподобающей манере вынудил сделать признание, и рассмеялась:
— Нет, и не то, что вы подумали. Видите ли, я одна из тех самых магнатов. Меня зовут Дэгни Таггарт, и я работаю на этой железной дороге.
— О... по-моему, я что-то слышал о вас, мэм, в былые времена.?—?Было трудно сказать, что для него значило «былые времена»,?—?месяц, год или какой-то другой отрезок времени, прошедший с тех пор, как он махнул на себя рукой. Он смотрел на нее с интересом, обращенным в прошлое, словно вспоминая, что существовало время, когда он счел бы ее достойной внимания личностью.?—?Вы та самая дама, которая управляла железной дорогой,?—?сказал он.
— Да,?—?ответила она,?—?управляла.
Он не выказал ни малейшего удивления тем, что она захотела помочь ему. У него был такой вид, будто он встретил на своем веку столько жестокости, что отказался от попытки что-то понять, чему-то поверить, чего-то ожидать.
— Где вы сели в поезд?
— Еще на главной станции, мэм. Ваша дверь была не заперта.?—?Он добавил:?—?Я думал, что здесь меня никто не заметит, потому что это персональный вагон.
— Куда вы едете?
— Не знаю.?—?Затем, поняв, что это могло прозвучать как мольба о жалости, он добавил:?—?Пожалуй, я просто хотел ехать без остановок, пока не увижу место, которое сулит хоть какой-то шанс найти работу.?—? Таким образом он попытался принять ответственность за свою судьбу на себя, а не перекладывать бремя своей неприкаянности на ее плечи?—?попытка, относящаяся к тому же ряду, что и забота о чистоте воротничка.
— Какую работу вы ищете?
— Люди больше не ищут конкретную работу, мэм,?—?спокойно ответил он.?—?Они ищут просто работу.
— А какое место вы надеялись найти?
— Ну... ну, такое, где есть заводы, я думаю.
— А вы не ошиблись направлением? Заводы и фабрики на Востоке.
— Нет,?—?уверенно ответил он.?—?На Востоке слишком много народу. За заводами слишком тщательно наблюдают. Я подумал, что, может быть, где-нибудь есть место получше, где народу поменьше, да и надзора тоже.
— А, так вы бежите? Беглец от правосудия?
— Не в том смысле, как в прежние времена. Но сейчас дела обстоят так, что я думаю, вы правы. Я хочу работать.
— Что вы имеете в виду?
— На Востоке нет работы. И никто не может дать работу, даже если у него есть работа, а то мигом угодит в тюрьму. За всеми следят. Работу можно получить только через Стабилизационный совет, а у совета своих друзей, ждущих работы, целая толпа, больше, чем у миллионера родственников. Что до меня... у меня нет ни тех, ни других.
— Где вы работали в последний раз?
— Шесть месяцев болтался по стране, нет, больше, пожалуй, около года. Уже трудно сказать, но чаще всего это была поденная работа, обычно на фермах. Но сейчас и это становится бессмысленным. Я знаю, как смотрят фермеры, им тяжело видеть голодного человека, но они сами на грани голода, у них нет работы, нет пищи, а то, что им удается сохранить, отбирают если не налоговые инспекторы, то бандиты; знаете, по всей стране орудуют банды, как они говорят, дезертиров.
— Вы думаете, на Западе лучше?
— Нет, не думаю.
— Тогда зачем вы туда едете?
— Потому что никогда прежде не пытался сделать это. Это последнее, что осталось. Куда-то ехать. Просто не останавливаться... Знаете,?—?неожиданно добавил он,?—?я не думаю, что из этого что-то выйдет. Но на Востоке, кроме как сидеть под забором и дожидаться смерти, делать нечего. Думаю, что был бы не против, я имею в виду умереть. Я знаю, это было бы намного легче. Просто я уверен, что сидеть и ждать смерти, ничего не предпринимая,?—?большой грех.
Ей вдруг вспомнились испорченные колледжем тунеядцы, которые с тошнотворным видом праведников произносили шаблонные фразы о том, как они пекутся о всеобщем благосостоянии. Последние слова бродяги были одним из самых нравственных изречений, которые ей доводилось слышать, но он не знал об этом, он произнес это равнодушно, понуро, просто и сухо, как что-то обыденное.
— Откуда вы родом?
— Из Висконсина,?—?ответил он.
Официант принес ужин. Он установил столик и вежливо пододвинул к нему два стула, не показывая вида, что удивлен происходящим.
Дэгни посмотрела на стол и подумала о величии мира, в котором люди могли пользоваться накрахмаленными салфетками, а кубики льда звенели, и все это предлагалось путешествующим вместе с
