будущее, в ко тором мы все трое уверены.
— Уверены??—?спросила она.
— Да,?—?ответил Галт,?—?уверены.
Она всмотрелась в их лица, когда Франциско включил в доме свет. Выражения она не могла определить, их лица не выражали счастья или другого радостного чувства, они были энергичны и торжественны, но они излучали свет, если такое, подумала она, возможно, но то же странное сияние она ощущала в себе, и тот же свет озарял ее лицо.
Франциско достал из буфета три стакана, потом внезапно замер, как при неожиданной мысли. Он поставил один стакан на стол, потянулся за двумя серебряными кубками Себастьяна Д'Анкония и поставил их рядом.
— Ты отправишься прямо в Нью-Йорк, Дэгни??—?спросил он спокойным, приветливым тоном хозяина, достающего бутылку доброго старого вина.
— Да,?—?так же спокойно ответила она.
— Я послезавтра лечу в Буэнос-Айрес,?—?сказал он, откупоривая бутылку.?—?Не уверен, окажусь ли я позже в Нью-Йорке, но на случай, если окажусь, встречаться со мной опасно.
— Меня это не пугает,?—?сказала она,?—?если только ты сочтешь меня достойной встречи.
— Не сочту. Во всяком случае, в Нью-Йорке нас не должны видеть вместе.?—?Разлив вино, он взглянул на Галта:?—?Джон, когда ты решишь, остаешься или возвращаешься?
Галт прямо посмотрел на него и неторопливо, тоном человека, осознающего все последствия своих слов, ответил:
— Я уже решил, Франциско. Я возвращаюсь.
Рука Франциско замерла. Какое-то время он видел только лицо Галта. Потом перевел взгляд на Дэгни. Франциско поставил бутылку, и, хотя он не отступил назад, казалось, взгляд его обрел глубину и сразу вместил их обоих.
— Ну конечно,?—?сказал он.
Казалось, он отодвинулся еще дальше и теперь мог охватить всю протяженность их жизни; голос его звучал ровно, ненапряженно; звук как будто приобрел ту же глубину, что и зрение.
— Я знал это двенадцать лет назад,?—?сказал он.?—?Знал задолго до того, как об этом узнали вы, и мне надо было понимать, что вам это откроется. В ту ночь, когда я связался с тобой в Нью-Йорке, я подумал об этом, как...?—?он говорил это Галту, но перевел взгляд на Дэгни,?—?о воплощении всего, что ты искал... всего, ради чего ты учил нас жить или умереть. Иначе и быть не могло. Это должно было случиться. Все определилось тогда, двенадцать лет назад.?—?Он взглянул на Галта и тихо усмехнулся:?—?А ты говорил, что мне досталось больше всех!
Он резко отвернулся, затем медленно, словно подчеркивая значимость действия, долил вина в три сосуда на столе. Он поднял два серебряных кубка, чуть помедлил, глядя на них, потом протянул один Дэгни, другой?—?Галту.
— Держите,?—?сказал он.?—?Вы это заслужили, и вовсе не по воле случая.
Галт принял кубок из его рук, глядя прямо в глаза Франциско:
— Я отдал бы все за то, чтобы все было по-другому. Кроме того, что отдать невозможно.
Дэгни подняла свой кубок и посмотрела на Франциско так, чтобы он мог видеть, что она перевела взгляд на Галта.
— Да,?—?сказала она, и это звучало ответом на вопрос,?—?но я этого не заслужила, то, что заплатили вы, я плачу сейчас и еще не знаю, сумею ли расплатиться, и если ценой и мерой окажется ад, то гореть мне в нем дольше вас двоих.
Пока они пили, она стояла, закрыв глаза, чувствуя, как вино течет по горлу, и понимала, что для них троих это самый мучительный... и самый возвышенный момент в жизни.
Она не разговаривала с Галтом, пока они добирались вдвоем до его дома. Она не поворачивала к нему голову, сознавая, что даже взгляд был бы слишком опасен. Несмотря на молчание, она чувствовала спокойствие полного понимания, и еще она ощутила в себе напряжение, осознавая, что они не должны называть то, что понимали.
Но, когда они оказались лицом к лицу в гостиной, она обернулась к нему с полной уверенностью, будто убедилась в своем праве на это и могла опираться на эту убежденность и спокойно называть все своими именами. Она ровным голосом, в котором не звучало ни просьбы, ни ликования, лишь констатация факта, спросила:
— Вы возвращаетесь во внешний мир, потому что там буду я?
— Да.
— Я не хочу, чтобы вы возвращались.
— У меня нет выбора.
— Вы уезжаете отсюда ради меня?
— Нет, ради себя.
— Вы позволите мне видеться с вами там?
— Нет.
— Я не должна видеть вас?
— Не должны.
— Я не должна знать, где вы и что с вами?
— Не должны.
— Вы будете следить за мной, как раньше?
— Даже больше.
— Чтобы защитить меня?
— Нет.
— Тогда зачем же?
— Чтобы оказаться на месте, когда вы решите присоединиться к нам.
Она внимательно смотрела на него, не позволяя себе никакой иной реакции. Казалось, она пыталась нащупать ответ на вопрос, который не вполне понимала.
— Остальные соберутся здесь,?—?объяснил он.?—?Оставаться там будет слишком опасно. Я стану для вас как бы последним ключом, чтобы открыть дверь в долину, прежде чем вход будет замурован.
— Ах вот что!?—?Она подавила свой возглас, прежде чем он превратился в стон. Потом, вернув себе спокойствие, спросила бесстрастным, отстраненным тоном:?—?А если я скажу, что мое решение окончательно и я никогда не при соединюсь к вам?
— Это будет ложь.
— А если бы я захотела сейчас окончательно принять такое решение и придерживаться его, невзирая на будущее?
— Невзирая на то, что вы увидите в будущем, и на убеждения, которые у вас сложатся?
— Да.
— Это будет хуже, чем ложь.
— Вы уверены, что я приняла ошибочное решение?
— Уверен.
— Вы полагаете, что человек должен нести ответственность за свои ошибки?
— Да.
— Тогда почему бы вам не позволить мне одной нести ответственность за мои ошибки?
— Я вам это позволю, и вы будете нести ответственность.
— Если я обнаружу, что хочу вернуться в долину, но слишком поздно, почему вы должны рисковать, оставляя дверь открытой для меня?
— Я не должен и не стал бы, если бы не преследовал личной выгоды.
— Какой личной выгоды?
— Я хочу, чтобы вы были здесь.
Дэгни закрыла глаза и опустила голову, открыто признавая свое поражение, поражение в споре и попытке спокойно принять все значение того, что оставляла.
Когда она подняла голову и, словно вобрав в себя его искренность, посмотрела на него, не скрывая
