попытаться. Хоть немного, но боль это снимет и поможет отрешиться. Можно еще подумать над тем, что я сделаю с типом, который меня подставил, это тоже помогает.
Сняли меня с дерева только на следующий день ближе к обеду. Самостоятельно я не то что передвигаться, стоять не могла. Двое солдат отволокли меня к берегу и снова пристегнули к общей цепи. Надо было видеть глаза подонка, когда я вернулась. Он то надеялся, что уже не увидит меня больше. Кажется, он понял, что ничем хорошим для него это не закончится и заскулил что?то там, попытался о чем?то попросить стражников, но те дали ему пару пинков и ушли.
Рядом присел Паук, положил мою голову себе на колени и слегка погладил.
— Наконец?то теперь ты, как старший, заботишься обо мне, — слабо улыбнулась я. Губы все еще плохо слушались и говорила я с трудом. Паук не удержался и улыбнулся в ответ.
— Как всегда полон оптимизма, Ларс. Что они с тобой сделали?
— А что они могли со мной сделать за попытку побега? Похвалили и пообещали бочку варенья и корзину печенья. Извини, трудно говорить и все тело болит. Отдохну немного, а ты присмотри за тем типом, — я кивнула. — Это он сунул мне гвоздь и рассказал о якобы попытке побега.
— Ах… — я успела ухватить Паука за руку.
— Потом. Не сейчас. Еще будет время. Пожалуйста, поверь мне. Просто присмотри, чтобы больше ничего не натворил.
— Я его все равно убью!
— Я помогу, но потом. Пожалуйста, поверь.
Видно я была убедительна. Паук успокоился и вернулся на место. Я снова устроила голову у него на коленях. Хорошо. Удобно. Почти как дома. Я нащупала его руку и крепко сжала. Жаль, что он не знает, что я девочка. С этой мыслью и уснула.
Пришла в себя я на удивление быстро. Будь я обычным человеком, точно провалялась бы сутки, а так уже через два часа была в норме. Все?таки в магии есть и хорошее. Потом некоторое время лежала, пытаясь понять, почему я такая дура. Зачем мне надо было все это терпеть, если была возможность бежать? И даже Паука можно было оставить живым, а потом подкорректировать ему память. Кто для меня все эти рабы, многих их которых я откровенно презирала за их двурушничество, пресмыкательство, не упускающие ни единого шанса пнуть ближнего своего. Многие из них погибли бы, но не поделом ли? Чего я так стараюсь сохранить им жизнь? Возможно, я все?таки действительно больше человек, чем сама о себе думаю, если стараюсь избежать таких крайностей и готова ради этого терпеть боль.
Но все это уже не имеет значение. Решение принято и отступить от него я уже не могу. Я пообещала, что больше не буду сомневаться, а значит и думать об этом не имеет смысла.
Зато следующее время до вечера доставили мне неизгладимое удовольствие. Паук, глядя на мою пантомиму, хохотал до слез, даже стражники похмыкивали, совершенно не вмешиваясь ни во что. Какая пантомима? Ну не собиралась же я прощать подонка, подставившего меня, вот для него и устроила концерт.
Мое общество явно заставляло его нервничать, и он вздрагивал всякий раз, когда звякали мои цепи, стоило мне шевельнуться. Он втягивал голову в плечи, оборачивался. Я, замечая его взгляды, многообещающе хмыкала, плотоядно улыбалась и, словно ненароком, чиркала себя по горлу ребром ладони. Подлец краснел, бледнел, но не смел отвернуться, пока я смотрела ему в глаза. Казалось бы, вот урок, сиди и бойся, но он опять не выдерживал и оборачивался на шум. Вот что страх с человеком… простите с кем? С каким человеком? Ладно, поправка, вот что страх с подлецом делает. На воображение я не жаловалась, а потому в следующий раз демонстрировала как душу его, потом как отрываю руки и ноги, потом… ну мало ли что придумает больная женская фантазия, если женщину разозлить? Оторвалась по полной, доведя парня к вечеру до нервного срыва.
Забыв про кандалы и цепи, он с воплем рванулся к реке, дернул нас всех, упал, а подбежавшим стражникам начал целовать ноги, ползая перед ними и крича:
— Заберите меня, пожалуйста, умоляю! Он убьет меня! Убьет! Я не переживу эту ночь, прошу вас, умоляю! — Вопил он, не обращая внимания на сыпавшиеся на него тумаки. Еле успокоили, теперь лежал и только поскуливал.
— Ты хочешь его убить? — со смешком повернулся ко мне стражник.
— Я? — искренне удивилась я. — Эй, парень, ты совсем спятил? Разве мне есть за что тебя убивать? Ты, разве сделал мне что?нибудь плохого? Я убиваю только тех, кто мне сильно насолит.
В ответ тот заскулил сильнее. Бесплатное представление явно доставляло стражникам истинное наслаждение, потому они даже не сделали попытки перевести бедолагу на другую связку. Дали пару тумаков на прощание и отошли, оставив его лежать, тот только голову прикрыл руками и тихонько поскуливал.
— Ну ты даешь, Ларс, — протянул Паук. — Я тобой просто восхищаюсь.
А я себе противна, но в этом мире уже давно поняла, что прощать подлости нельзя. Никто этого не поймет и не оценит. Убивать я этого подонка не собиралась, просто противно было, но это не значит, что он должен уйти безнаказанным. Так что я довольно громко принялась рассуждать о том, какие темные тут ночи, что можно подойти к реке и утопить любого, или сломать ногу, что будет интереснее — та же смерть, но намного медленнее.
Теперь парень всеми силами пытался заткнуть уши. Во дает. Я махнула рукой и отвернулась. Сейчас эта игра уже не доставляла мне того удовольствия, что раньше. Одернула и Паука, когда тот попытался продолжить издевательства.
— Ты собираешься его простить? — удивился он.
— Посмотри на него. Тебе и правда нравится издеваться над таким ничтожеством? Чем, в таком случае, ты лучше него? Можно драться с сильным, а с этим… об это можно только ноги вытереть, но стоит ли этим хвастаться?
— Все?таки я тебя не понимаю порой, Ларс. Явно презираешь многих из этих рабов, но все же ругаешь тех, кто забирает у таких еду и одежду и сам ничего не хочешь у них взять. — Паук с явным сожалением покосился на рубашку нашего подлеца.
— Если я это сделаю, то стану ничем не лучше этих подлецов. Я не делаю это не потому, что их жалею, а потому что сам не хочу опуститься до их уровня. Мой папа говорил, что хорошие поступки мы совершаем не для кого?то, не для того, что бы нас хвалили, а для себя. Живи так, чтобы тебе не было стыдно за свою жизнь. А я точно знаю, что начни я отнимать еду и одежду даже у таких, как этот тип, то никогда не смогу потом посмотреть в глаза маме или папе.
Паук задумался. Кажется, для него такие рассуждения были внове.
— Ты же говорил, что твои родители умерли.
— Я такого не говорил. Меня забрали у них маги, но они где?то живут, только я пока не знаю, как вернуться домой.
Корабли прибыли на следующее утро. Да какие корабли, обычные баржи с одной мачтой и прямым парусом. Все что они могли — это плыть по течению. Хотя палуба на них была. Точнее трюм для рабов. Тесный, вонючий и до крайности неудобный. Экипаж и солдаты жили на верхней палубе, там же и спали, а нас всех загнали внутрь, пристегнули ножные кандалы к цепям, протянутым по всему трюму, и ушли. Только один солдат остался за решетчатой дверью, которая отгораживала наш трюм от входа на палубу. Расположился там на скамейке, положил рядом меч, копье и задремал.
Я оказалась почти в самом конце трюма у борта, а Паука отвели в другую сторону. Тот было дернулся ко мне, но получив пинок, успокоился и понуро побрел куда указали. Но я, откровенно говоря, была даже рада. Твердо решив, что эта ночь будет последней, когда я еще нахожусь в статусе раба, мне не нужны были разные отвлекающие факторы, а Паук наверняка принялся бы снова болтать и прошло бы слишком много времени, пока он успокоился бы и уснул, дав мне возможность сосредоточиться и избавиться от маскировки.
В трюме было душно, не понимаю, как тут вообще можно выдержать несколько дней, всего ведь и надо что проделать несколько отверстий в палубе, но, похоже, удобства рабов мало кого волновали. Ладно, до вечера потерплю. Успокоившись, я отрешилась от внешнего мира, прислонилась спиной к борту и принялась снимать маскировку. Покончив с этим, тут же накинула на себя иллюзию. Сразу стала легче.
