— Ты совсем не боишься смерти?
— А что толку ее бояться? Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
— И я не боюсь. Я боюсь, что не смогу выходить на сцену, не смогу петь, что не будет той ликующей толпы. Я боюсь потерять ребят, остаться без группы. Они моя жизнь. Группа для меня всё. И еще я боюсь… — он запнулся и замолчал, а я так и не услышала, чего же еще боится Билл. Хотя и так понятно — он боится, что группа потеряет популярность, и больше не будет ничего.
— Би, рано или поздно, это произойдет. Даже звезда «Биттлз» в какой-то момент погасла. Да, они стали легендой…
— Я знаю, о чем ты говоришь. Но через несколько лет это будет нашим решением. Сейчас для меня главное сцена и группа. И я рад, что ты понимаешь меня, рад, что ты не ревнуешь к фанатам и работе.
— Ох, Би, я бы не была на твоем месте столь оптимистична, — рассмеялась я.
Он рассказывал о путешествиях и разных странах, о фанатах и их подарках. Говорил, как благодарен им. С каким трепетом и любовью относится к ним, не смотря на то, что временами они агрессивны и готовы разорвать мальчишек. Он рассказывал о Томе и Георге с Густавом. О маме и отце. Он ворчал на продюсеров. Жаловался, что они нагружают их до полной потери ориентации в пространстве. Что иногда он готов отрезать себе язык, лишь бы не отвечать на глупые вопросы журналистов и не улыбаться в камеры. И я поняла, что Билл безумно соскучился по дому, по ребятам, по этим глупым журналистам, ради которых он никак не может расстаться с языком. Я слушала его с улыбкой. Наслаждалась его голосом. Ловила его дыхание…
Мы замерзли. Он согревал мои ладони, но помогало это слабо. К тому же под утро наши молодые организмы вспомнили, что не мешало бы их чем-нибудь подкрепить, если мы планируем и дальше функционировать с той же активностью. И все наши разговоры плавно перетекли в кто что любит и у кого мама вкуснее готовит.
— А вообще проводник нам сказал, что мы в пищу с тобой не пригодны, помнишь? — хихикнула я. — Хотя я вот не согласна. С тебя, например, получится прекрасный бульон.
— Это почему же? — обиделся Билл.
— В тебе костей много, а мяса нет совсем.
— Мне кажется, способ приготовления нас мало будет волновать после разделывания. Интересно, они хоть вкусно готовят?
— Что, не хотелось бы, чтобы испортили такое чудесное блюдо, как рок-звезда и журналист? — захохотала я.
— Я есть хочу, — прохныкал Билл. — Можно я съем тебя? — И с воплем: — Вампиры возвращаются! — он вцепился зубами мне в шею.
Я начала брыкаться и извиваться под ним. Мы смеялись. Я щекотала его, он дергался, но зубы все так же держат кожу.
— Би, ну синяк же будет! — стонала я сквозь смех.
Он что-то промычал в ответ.
— Так не честно! Ты же знаешь, что я не могу тебе ответить! Аааа! Я тебя ущипну за… — руки легли на поясницу. Билл с шумом всосал мои губы, не давая договорить. Я застонала, чувствуя, как по телу разливается тепло. — Хочу тебя… Хочу…
Он начал ласкать тело. Целовать… Руки нервно теребят пуговку джинс… Быстро задрал футболку, припадая к груди.
— Хочу, чтобы ты знала, — каждое слово сопровождается поцелуем. — Ты — лучшее, что было в моей жизни. Ты самое волшебное событие…
Дверца отворилась, и в помещение вошли две темные фигуры. Билл резко опустил мою футболку и уселся на корточках рядом. Я тоже поднялась и прижалась к нему.
— Мари, это ведь сейчас будет спектакль, да? Шоу? — сиплым голосом.
— Не бойся. Если бы нам на самом деле угрожала серьезная опасность, поверь, Родриго бы уже эти горы с землей сравнял. Я уверена в нем, — весело заявила я. А у самой колени дрожат так, что встать не могу без посторонней помощи.
Деревня стояла погруженная в молочный туман. Солнце вот-вот выглянет из-за гор — их верхушки слегка светятся золотом, но сами горы по-прежнему страшно-черные, неприветливые, пугающие. На бледно-голубом небе, отдающим болезненной желтизной, ярко-красными мазками с желтыми и чернильными штрихами лежат облака. Отражаясь в зеркальной глади воды, они превращали озеро в какой-то гигантский чан с кровью.
— Дерьмовый рассвет, — пробормотал Билл. — Колор мне вообще не нравится.
— Начало дня в аду, — нервно хохотнула я. — Всю жизнь мечтала умереть таким кровавым утром.
Билл передернулся и крепко сжал мою руку.
— А я тебе говорила: беги, Билл, беги, — произнесла язвительно. — Ты всё из себя героя корчил. Если Родриго нас бросил…
— У нас есть план на этот случай? — сглотнул он.
— О да! Умереть достойно и без истерик.
— Мне не нравится твой план.
— Предлагай свой.
— До сих пор все твои планы плохо для нас заканчивались.
— Ничем помочь больше не могу, — обиделась я. — От тебя вообще никаких предложений не поступало никогда. Вечно на моем горбу выезжаешь.
— А вот Густав бы что-нибудь обязательно придумал.
— Вот и позвони ему. Я не Густав.
Билл мрачным тоном выразился некультурно. Пальцы сжаты так, что, кажется, он раздавит мою кисть. Меня начало знобить. Билл тоже выглядел бледно, желваки ходят.
Аборигены вкопали на берегу столб и разожгли костер. Все нарядные, разукрашенные. На головах какие-то занавески их камышовых листьев, на талии праздничные юбчонки, если так можно назвать что-то шириной 25-30 сантиметров. Праздник у людей — день срубания дерева для каноэ вождя. И мы, черт, их праздничное блюдо. Нет, ну не смешно ли?
— Посмотри, — хихикнула я, показывая пальцем на майри. — Они даже чехольчики на чресла надели ради такого великого дела. Прикинь, как нас уважают!
— Клянусь, если выберемся отсюда, привезу Тому в подарок такой же.
— И ожерелье не забудь, с такой же занавеской на морду. Пусть ребят в автобусе пугает.
Мы захохотали. В такое сказочно красивое утро умирать почему-то совсем не хотелось. Билл обнял меня и поцеловал. Он улыбался. Улыбался как настоящая звезда. В грязной одежде, чумазый, лохматый — все это мелочи. Забавный мальчик исчез. Он опять стал молодым богом, который повелевает многотысячной обезумевшей от счастья толпой. Он окинул майри величественным взором, ухмыльнулся. Кстати, о птичках… Идея!
Я выступила чуть вперед и сказала по-английски, низко склонив голову:
— Вождь, этого юношу нельзя убивать. Он почитаем и уважаем не только в своем племени, но далеко за его пределами…
— Что ты несешь? — сквозь улыбку прошипел Билл.
— Заткнись, прими позу «звезда в шоке» и улыбайся, — шикнула я, продолжая подобострастно лыбиться вождю. — Он приравнен к богу. На него молятся так же, как вы молитесь своим богам. Если ваше племя его убьет, то горе и несчастья обрушатся на вас. Племя майри проклянут даже не тысячи, миллионы людей по всему миру. Вас покроют бесчестьем. На ваших потомках, если кто-нибудь останется жив после того, как люди узнают, кто расправился с их богом, будет вечно стоять клеймо позора. Неужели вы, вождь, позволите, чтобы весь мир ненавидел ваше племя и плевал вашим детям в лица?
— Дерьмо, я сейчас разрыдаюсь, — подавившись смешком, проблеял новоявленный бог. — Но я не удивлюсь, если он ни хрена не понимает по-английски.
Вождь что-то ответил, но так как Брайн бросил нас еще вчера после обеда, а мы не были сильны в языках австралийских аборигенов, то, естественно, ни я, ни Билл не поняли ни слова.
