сундучке, а сундучок стоял на невесть откуда здесь взявшемся пеньке. А все стояли и в третий раз открыли от удивления роты.
- Красивая! - сказал брат-сурок. А колобок добавил: …Любимая!…
Мишутка проснулся утром, а было темно. Переживая, как дежурный по восходам, он полез скорее с раскладушки до окошка. В окошке было темно и тогда мишутка проверил за дверь и успокоился. Оказывается просто зима пришла и окошко засыпало белым и пушистым. А восход был уже скоро и был на месте. «То-то!», неизвестно про кого подумал мишутка и пошёл проверил ещё Ёлочку. Ёлочка спала тихонько себе в уголке, на кроватке.
До восхода было ещё немного, мишутка потому никого не будил, а пошёл на двор - подышать и снег смотреть, настоящий, первый. Он вышел на мягкий белый порог, присел и вдруг увидел ворону. Ворона чего-то скакал и кувыркался иногда на снегу.
- Ворона, ты чего? - аж обалдел мишутка: ворона часто и восход просыпал, не то что подняться вот так ни свет ни заря.
- Зарядку делаю! - важно ответил ворона, приседая и оттопыривая вверх чёрные пернатые крылья.
- Ага… - только и сказал мишутка и почесал в затылке: «Дела!». Ворона в последнее время конечно гораздо меньше общался со своей трубкой, но что его на зарядку пробьёт - это был полный отпад.
- А зачем? - осторожно спросил мишутка.
- Летать буду учиться, - просто объяснил ворона. - Ты, мишань, не говори никому до поры. А я потом покажу.
- Хорошо, - согласился мишанька.
И когда за краем леса небо стало совсем уже розовым пошёл будить всех остальных. Чтобы смотреть солнце.
А неизвестно кто сидел на порожке своей игрушечной ракеты и так и не покурил. Потому что совсем возле ракеты откуда-то оказалась немного поломанная табличка с надписью «Курить строго во». Прочитав табличку, он не совсем понял правильность её содержимого, но курить на всякий случай не стал, потому что строго не умел, а как обычно здесь видимо было нельзя.
К тому же пошёл снег. Как раз такой, какой был нужен. И планета была теперь с одной стороны белая, а с другой зелёная. И ещё здесь в основном теперь было утро. «Красиво!», оценил творение рук своих когда-то бывший первым космонавт. Он полюбовался ещё на планету утром, в обед и вечером. А ночью стало пора.
Он сел в свою игрушечную космическую ракету и убрал за собой лесенку. Помахал на прощанье планете и остававшейся здесь его Ёлочке «Я вернусь, я обязательно вернусь!», сказал он им как всегда и зачем-то ещё улыбнулся. Хотя они не видели уже и крепко-крепко все спали.
С земли к небу поднималась ещё одна - звёздочка.
Сказки детского Леса. Хутор папоротникового цвета (Иваськино детство)
Вечная Осень –
весомый повод задуматься…
Я родился маленьким и счастливым. На зелёную лучистыми глазами солнца Светлую Пасху. И солнышко плескалось вокруг мириадами разных живых любимых цветов. Тогда не было осени.
Петрусь бегал тогда ещё по улице беспортковым козаком, а Пидорка нянчила в закутку тряпичные куклы. Пидорка так и подумала тогда, что я живая новая кукла и закричала на меня радостно: «Иваська, Иваська!». Так я сразу и стал для всех Ивасею.
Хуторок наш тогда и впрямь был ещё очень далёк от своего психоделического будущего и нам многое было тех лет всё равно. Три хаты криво-косо валящие о житейскую хитрость набок, да горсть землянок не фронтовых, а так себе – будто жилых. Нам хорошо там жилось. У нас одной ночи и ночной тишины было невпроворот. Мы жили собой и дышали светлым тихим и солнечным воздухом. Кладбища веяли покоем и стариной. Доброй старой стариной. Мы дышали взахлёб и открывали глаза по ночам от восторга. Мы не успевали наглядеться на мир за день и тихо переживали это ночью. Нас в мире вело. От непроглядной любви, от никем не спознаваемых вечеров, от возможности находиться в постоянном состоянии хатами, да и умом на краю. Солнце всходило и заходило каждый божий день, и нам от солнца было невыразимо светло…
У меня на ту пору быстро завёлся зайчик. Весь день я лежал с открытыми глазами и внимал светлый мир, а ночами зайчик приходил и пел мне баю. Иногда он приходил, конечно, и днём, но осторожно, чтобы никто не видел его и тогда он шалил. Щекотал нос мягкой лапкою мне, и я, наверное, от радости, громко и совершенно бесстрашно чихал. Они подходили смешные тогда и заглядывали ко мне в зыбку, я им делал «агу» и они успокаивались. Тогда ходить не надо было ещё и можно было ничего никому не говорить под предлогом маловозрастности, и я лежал окутанный солнышком и пелёнками и отлетал на во всю. Потом я стал расти и подрос. Тогда я встал на ноги и пошёл, а они перестали потешно агукать, а стали выражаться более менее понятным языком. Тогда и пришла осень...
Однажды я вышел за хутор, а они обеспокоились все. Может быть, потому что слепой песенник Гомер не родился ещё. А я встретил там волка. Серого волка, большого и настоящего. Он был тогда ростом мало не вдвое больше меня. Я объяснил ему себя, когда он пробегал мимо меня, тогда он остановился и сел. И завыл на вечернюю накатывавшую на нас луну. Они и спохватились тогда. И побегли. Меня шукать. За околицу. Они кричали смешные: «Волк! Волк!», как будто я так этого не видел. Тогда я обнял серого волка за шею и отпустил в лес. А они прибежали и были счастливы и радостны все в себе. Я не совсем понимал почему, но мне с ними тоже было хорошо. С той ночи я видел в небе луну. Остро, вывернуто и обрадовано. Когда приходила луна, я выл весь в себя нутри, но без этого воя я, наверное, и совсем не мог бы жить. Мне было хорошо по ночам.
А что до села нашего, как такового тогда ещё селом не являвшимся, а служившим лишь только малым пристанищем добрых людей, так село жило своей жизнью. Гуляли свадьбы, рожали деток и приходил Басаврюк. Свадьбы – ясно-понятно. Детки тоже понятно себе. А вот кто и зачем нам такой – Басаврюк? О, это был тот ещё персонаж! Каких мне доводилось видеть немало, но которые удивляли собой каждый раз! От имени до кончика хвоста на нём места живого не было и от того, вероятно, и был жив он до сам чересчур каждым бьющимся, словно оголённым, своим уголком. Вы видели когда-нибудь огонь, разложенный аккуратно прямо в ладошах? Бьющийся, трепещущий и ежесекундно обжигающий всё вокруг себя. Вот такой был Басаврюк. Когда являлся он на село, это в жизнь нашего притихшего хуторка являлись веселье до полнолуния и песни, страх-господь и сумбурь. А как уходил, так оставалось после него словно выжженное пепелище пожарищем – не раз без чтобы красного петуха над чьей-нибудь не в меру развеселившейся хатой иле же свесившего языка весёлого покойника повесившегося от вкушения с всем заветного древа бессмертия. От того и боялись его, а и деваться было куда: ведь он никогда не грозил и никого силком в рай тот свой не тянул. А все добровольно только оказывались в его пекле. Появлялся Басаврюк обычно на полную луну и на всём отходе её безбожно кутил над селом, а как не становилось и последнего огарка умершего месяца – как в яму канул. Во чрев пропадал. И так до несколько-их раз в год. А я им что, я всегда у них был…
А потом я вырос совсем и мне стало семь лет. И Петрусь тоже вырос и был уже не беспортковым, а самым что ни на есть гарным козаком. Одно беда – с голодрабцев голодрабцем. Не шло ему золото в руки, хоть и горбатил почти что без просыпу, а потому хоть и был он чуть не самым статным на ту пору из парубков, а от беспорточного своего состояния всё же не далеко ушёл. И была у них с Пидоркой любовь, потому что Пидорка к тому времени уже не в куклы играла, а была красавицей каких мало и по сей день в
