встать.
Аринка деловито, да умело взяла пизду барыни за уши, потянула краями на свой рот – и целует в засос, в саму маковку, в саму серёдочку.
– Поглыбжей, поглыбжей забирай! – барыня задышала спохматившись.
Тут Сергунька не выдержал, больно матушка добра, бела. Подошёл, взял за грудь перекатную белую – словно жопа у Аришки, большая, горячая, мягка-податлива. Барыня – ничего. Он тогда одною рукой за сосок, что в ладони вместился как раз ширью окружности, а другою – за жопу, вот где телеса! Пока дырку от задницы под подбородком мокрым у Аришки нашёл – сам подвзмок. Сунул палец в лохматый кружок своей матушке – глузда ма!
А уж барыню ходило ходором – больно проворен у Аришки, да глубок язычок. Всю дырищу стерзала в окружности, а как стала секель облюбовывать, да миловать, так тут барыня и потекла. Не вынесла – забилась вовсю – ходарма кровать-карусель. С жару-то приссыкнула слегка, да Аришка уж не стала себе привередничать – глыкнула. Больно барыня уж горяча, всё загорячила вокруг. У Сергуньки поднялся стояк, он его было прятать в кулак, а как свидел, как матушка дала струю, так не выдержал сам и пустил малафью ей на правую грудь. Так потом Аришка-то слизывала, а все смеялись «Ну, молодец! Ну, наддал!».
А наутро – беда. Барыня дело само – жопой вверх. И Сергунька с утра – не подымешь теперь. А Аришке на речку иттить – всё бельё полоскать, что вчера ещё бырыня ей наказывала. А спинушка разогнуться не может-та. Уж вчерась была-тка хорошо, как Сергунька прижал, так забыла не то спину, руки-ноги попрападали враз! А теперь? Ну ништо. Постепенно Аришка обыклась и чем дальше, тем легше пошло. А Сергунька сказал за обед: «Больно лаком был ночью подарочек, маменька! По́том-сеном пах! Уж спасибо и вам! Я жисть в деревне люблю и вас тоже очень. Я счас, пожалуй, Настёну попробую уж тогда!».
И рукою залез под подол до Настёны подававшей на стол, а другой рукой выпростал хуй и Настёне так раз показал его синюю вздутую голову… Настёна лишь охнула от бесстыдства Серёгина, а барыня ржёт «Давай-кот, давай! Проковыряй ей гнездо! Мало иё Макарушка дрючит-та!».
Так Серёга Настёну-то тут на столе и оприходовал прямо при маменьке вновь. Рака загнул, поднял платью на голову, да ещё заставил булки держать-расставлять. У Настёны дыра-то просторная, не то у Аришки. Долго потчевал и возил сисками по столу – знала чтоб. А потом вынул хуй, да на жопу и вылил-та всё. Барыня ажнось зашлась, то при виде-то.
А в другую случилось уж раз. Не утерпемши даже до вечера приказала барыня Аринку из огорода звать до сибе, как увидела как там девка раком корячится над буряком – что пропалывает. «Ну-к, Ринка, давай-кат – лижи! Ну, лижи!». Прям под платье пустила к себе второпях – так зуделася. Потны ляжки сжимала вовсю, крепко девку тянула мордой всей под живот. Под конец разрядилась и охнула, припустив напоследок струю Ринке в рот. «Солона? То-то, радуйса!».
А потом как уже полегшало ей чуть, сочинила науку учить – как пизда образуется.
– Ринка, лезь на мине! В ссыку тыкайся. Посмотри как там что и чего. Волосья? А я у тибе погляжу пока.
Уж Аришка-то барынину пизду знает как облупленную, а наука наукой – учи. Влезла голой на мягкий живот, уклалась лицом ей в кусты и рассматривает. Барыня любит когда к ней интерес, аж знобится вся. Ей Аришка то губы помнёт, то за розочку тянет, то за волоса, а то секель вовсю залупит, да приложит язык – горячо! Барыня в жопу Аришке палец свой толстый засунула и повела, что Аришка аж приподымается. То Аришка знает уж – знак. Растопырила барыне булки-то и туда – языком. Волосья обильные чёрные пробрала своей горячей расчёскою и в дыру. Сколько может, а барыня ляжки во все стороны разом двигает – дуже нравитса. Уж Аришка ей булки на две половины совсем на разрыв и в дыре болтает кончиком языка. Барыня-то и не вынесла. Сама прильнула до Аришки пизды и влизалася. Целует взасос дутый Аришкин бутон, да жадно по иё розову клювику языком нашершавливаит. Аришка руку под перину – барыне самотык уже чувствуется нужен. Осторожно наставила и давай потихоху охаживать в две руки. Барыня ну кряхтеть, да попёрдывать – больно здоров самотык Фома ей, умелец народный, сробыв. А Аришка тикёт ей по губам – сладок девкин сок. И как барыня уж намастрячилась лужу сделать чтоб под собой, так Аришка сама и не выдержала. Так уж барыня приласкала и не отпускала со рта, что напрудила в рот прямо барыне. «Мерзавка!», барыня ей строго потом, а сама по жопе Аришку похлопывает и в подмыху целут, ужасть девка как лакома.
Так и жили-та. Барыня, она была выдумщица. Как любила Аришкою тешится, так любила и с ей пошутить. То пошлёт купаться иё на речку одну, мыла даст, мочало, полотеницу – чтобы чиста пришла, а не вонь-пот саломою! А сама пошлёт Ванюшку, пастушонка-та, до деревни, до мужиков и тот сообщит кому нескольким. Мужики до белого добра народ ласковый, вмиг придут! Налюбуются вдоволь, как девка купается – пизду трёт, мылом мылится, волоса себе чешет потом, а сиськи тугие, да вострые, торчат в разны стороны, да подёргиваются словно дразнят или наманивают. Тут у мужиков-то слюна и побежит. Мужики выйдут, распоясаются, Аринку за жопу за белую и в лес – ебсти иё чистую. Больше, конечно, пизду натрудят, но если кто баловник, так и целовать заставит в красный груздь. А Ванюшка ещё пастушок и при всех-то Аринку и мнёт и грудь ей трогает, а как все разойдутся, так вставит и он напослед. У него хочь поменьше-то, чем у мужиков – хуй-писка детская, да зато приноровился подлец в жопу Ришке совать, в тугую круглую дырочку. И там ей колошит, пока струк его не опростается. Кто его тому и научил, разве что мужики, когда самого в другой ряд с Аришкой бывало что пользовали. И Аришка усталой умоется уж, приоденется и домой пробирается никакая совсем – вся наёбана. А барыня вечером потом всё смеётся, да улыбается, да у Аришки через не хочу всё срамные подробности спрашивает.
Иль Аришку с квасом пошлёт в монастырь. Хорошо как в Илец, там-от женский хоть. А когда до Страмешков, а там ить мужской. Не один так затащит другой – учить чтоб писание. Она писание читает и глаза до долу, а сама рукой дрочит ему что выпростал по тихому из под рясы-то. И понимает, что грех и нельзя, да жалеет их, живут одичалые. Потому и потрогать даёт, кто попросит иё и за что. Вот он с хуя-то капли забрызгают, а барыня потом ухмыляется: «А яйца ошшупала? Небось словно бадейка полны!».
А хоть и Илец, женский-то. Так там игуменья. Аришке проходу не даёт. То заманит на чай, то на бублики, то на изюм. А там ноги пошире под рясою разведёт и Аришке лизать. После чаю с изюмом-то сладко им. Или даст двум послушницам тешиться, да Аришку-то изводить. Те нацелуют, вскружат иё, раззадорят щекоткой ей птицу, да и выпустят. А Аришке идти – хоть самой бросайся дорогою на первый случившийся хуй, вся зудит. Хорошо, если барыня увидит по приходу, да Макара позовёт с Ришкой справится, а то так через нутрь всё и стынется. А барыне смех. «Что, пизда, потекла? Об забору потрись – дуже чешитса?»
Да Аришка не дуже сердилась-то. Не привычна была чтоб не дай бог строптивиться и покладиста. И с Макаром спала и с женой егоинной. С обоими нравилось. Только Настёна-кухарка была жестока дуже уж для неё на язык: стала как-то Аришке лизать про меж ног в общей бане-то, да и не справилась – больно негибка на это дело оказалась, да куда уж там…
«Барыня»
“Барыня-барыня,
поесстись сударыня…”
«Игоровы прибаутки», ведрусский фольклор.
У Кузьмы подъячего хуй тонок, да строг: так стоит целу ночку без устали, что и поневоле удумаешь – не осердился ли, чай? Только барыне эти-то фортели ни к чему, стой хоть сутки себе наизлёт, а дело знай – наказали напрыскать в пизду, так давай, отличайся ко времени. А Кузьма и подвёл.
Влез на тот раз в рожон к девке барыни Пелагее Савелишевой, да там будто и встрял. То ли крепко понравилось в её мягком, да мокром гнезде гоношить, то ли просто удумался – мало дело, ворон считать! Уже час на конюшне ебёт, девка в крик, жопой вертит, исходится, аж устала вся. Крик-то больше даже вовсе и не крик уже, а так, будто кудахтанье смех какое потешное. Дворня прыскает ходит в кулак:
