Тайна гибели генерала Лизюкова

доложить комкору лишь о том, что наблюдал он лично, прежде чем отстал от основной бригадной колонны. Со слов Лесного выходило, что после блужданий в ночи 148 тбр под утро всё-таки нашла нужную дорогу и пошла на Медвежье. Но куда и какими силами она затем вышла, комиссар бригады сказать не мог.

Тем не менее Лизюков посчитал, что 148 тбр выполнила поставленную ей задачу и прорвалась в Медвежье главными силами. Теперь судьба всей операции зависела от своевременной поддержки прорвавшихся в немецкий тыл танкистов. 148 тбр надо было срочно усиливать, подвозить горючее, боеприпасы и продовольствие, но быстро организовать всё это никак не получалось. Не в состоянии оказать бригаде немедленную помощь, командир 2 ТК решил поддержать её хотя бы морально (что в создавшейся обстановке тоже было очень важно!) и как-то ободрить подполковника Михайлина. Связи с бригадой по-прежнему не было, но в надежде на то, что молчавшие бригадные рации смогут хотя бы принять его радиограмму, Лизюков отправил командиру 148 тбр свою личную благодарность[135]. Радиограмма Лизюкова была послана через радио 27 тбр (очевидно потому, что 27 тбр была ближе к Медвежьему и связисты полагали вероятность приёма этой радиограммы 148 тбр большей, чем если бы она была послана с КП корпуса в Крещенке), но ответом на радиообращение Лизюкова была гнетущая тишина. И чем дольше не было известий от ушедшей в прорыв бригады, тем больше возрастало беспокойство командира 2 ТК.

Лизюков ещё не знал, что командир 148 тбр уже не мог услышать его благодарности, даже если бы она и прорвалась к нему через эфир. Он не ведал, что подполковник Михайлин утром сгорел в своём танке и уже не ответит ему никогда.

Я думаю, что отсутствие в течение многих часов всяких донесений от 148 тбр в совокупности с полным радиомолчанием имевшихся в бригаде раций вызывало у оставшихся на КП командиров, и в первую очередь у самого Лизюкова, не только всё возрастающее волнение, но и самые дурные предчувствия. То же самое можно сказать и о комиссаре бригады, который, судя по документам, не находил себе места в тот день и действовал сумбурно и импульсивно.

Из показаний помначштаба 148 тбр капитана Пуциенко, полученных в ходе расследования полковника Сухоручкина, следует, что батальонный комиссар Лесной «в штаб своей бригады не явился, от генерала Лизюкова пошёл в 26 тбр, присоединил к ней оставшиеся 3 танка КВ и собирался идти на поддержку своей бригады»[136]. Однако желание Лесного немедленно выступать на выручку своих боевых товарищей не нашло понимания со стороны командования 26 тбр, которое явно выжидало (формально — пережидало в роще бомбёжки и обстрелы) каких-то более благоприятных условий для начала активных действий, а возможно, просто не решалось выступить из рощ на высоту под сильным огнём.

Впоследствии, детально изучив ход операции и опросив должностных лиц и свидетелей, начальник АБТВ Брянского фронта полковник Сухоручкин счёл такие действия (а вернее — бездействие) командования 26 тбр преступными и просил военсовет Брянского фронта предать виновных суду военного трибунала[137].

Очередной устный приказ Лизюкова о «вводе в прорыв» командование 27 тбр получило в 15:30[138]. Надо думать, что такой же приказ получило и командование укрывавшейся в роще 26 тбр. Согласно этому приказу, 27 тбр должна была сосредоточиться на южной окраине Большой Верейки к 17:00 в готовности наступать за 26 тбр. Но в назначенный срок 26 тбр сосредоточиться в исходном районе не смогла и собралась там только через 2 часа! Казалось бы, налицо преступное невыполнение приказа старшего начальника, но на поверку всё выходило сложнее, и явных виновных в этом не оказалось. Дело в том, что как раз во второй половине дня бригада наконец-то получила в качестве пополнения 15 новых Т-34 с новыми же экипажами. Танки не были осмотрены и полностью заправлены, а необстрелянным экипажам предстояло идти в бой чуть ли не в час прибытия. Нужно было хоть как-то подготовить поступившую матчасть к бою и, хотя бы наспех, довести до экипажей поставленную задачу[139].

О необходимости проведения рекогносцировки и разведки, о получении и проработке данных о противнике и его средствах ПТО, о вопросах организации взаимодействия и связи речи в таких условиях уже не шло — успеть бы вовремя двинуть вперёд танки! Приходится ещё и ещё раз сожалеть о том, что «ввод в бой» только что прибывшего в части молодого пополнения нередко проходил именно так. Стоит ли удивляться, что, не разобравшись ни в местности, ни в обстановке, даже толком не усвоив поставленные им задачи, неопытные экипажи зачастую терялись на поле боя и, не нанося серьёзного урона противнику, теряли свои машины, порой били по своим, а то и гибли в первом же бою.

В 17:00 Лизюков приехал на КП 167 сд в Суриково, где согласовывал с командованием дивизии совместные действия в предстоящей атаке[140]. Для 167 сд это был второй день боевых действий во всей её короткой истории, и естественные трудности боевого становления дивизии сильно усугублялись крайне тяжёлой обстановкой на поле боя. В первый же день вышло из строя значительное число комсостава, в том числе и командир 520 сп майор Дубов, получивший тяжелое ранение[141].

Не имея своей артиллерии, командир 2 ТК рассчитывал на мощное артиллерийское воздействие на оборону противника артиллерии 167 сд, с помощью которого танки корпуса могли бы преодолеть ПТО врага на высоте 188,5 и пойти вперёд. Артполк дивизии имел на вооружении орудия большого калибра и вместе с артиллерией стрелковых полков имел возможность подавить огнём немецкие ПТО на участке прорыва. Но… Лизюкова ждал очередной удар: на КП 167 сд ему сообщили, что артиллерия дивизии осталась почти без снарядов, так как немецкая авиация уничтожила её артсклад в Фомина-Негачевке[142].

При этом погибли начальник артснабжения дивизии, инспектор артснабжения, ранен начальник артсклада, были убитые и раненые среди красноармейцев[143]. По воспоминаниям начальника артиллерии 167 сд Ботко П. И., в результате снарядного голода был установлен лимит расхода боеприпасов в размере… полснаряда в сутки на одну пушку! То есть батарея из 4 орудий могла выстрелить два (!) снаряда в день![144] В схожем положении оказалась и соседняя 193 сд, где из-за отсутствия снарядов артполк дивизии прекратил стрельбу и был вообще отведён во второй эшелон[145].

Поэтому на мощную поддержку артиллерии 167 сд Лизюкову рассчитывать не приходилось. Тем не менее командир 2 ТК договорился о совместной атаке корпуса с дивизией (о каких-либо договорённостях с 118 тбр, действовавшей в том же районе, упоминаний в документах нет).

Около 6 часов вечера Лизюков и его офицер связи старший лейтенант Васин прибыли в Большую Верейку, где побывали в расположении 27 тбр и 2 мсбр, а оттуда опять поехали на КП корпуса в Крещенку. Лизюков приказал Васину ехать в штаб корпуса и передать его приказ: «Руководителям штаба выехать в 26 тбр Малая Верейка и руководить подготовкой боем»[146]. Очевидно, он хотел, чтобы штабные работники своим личным присутствием подтолкнули чересчур оглядчивое командование 26 тбр на активные действия и на месте контролировали выполнение отданного им приказа.

Затем, примерно в 19:00 22 июля, Лизюков и Ассоров сели в КВ и отправились с КП 2 ТК в Большую Верейку, чтобы управлять ходом боя с передового НП. Оперсводка штаба 2 ТК даёт нам веские основания полагать, что вечером 22 июля командир корпуса считал, что ушедшая в ночной рейд 148 тбр находится в районе Сиверцево-Каверья, всего в 12–14 километрах от района начавшегося боя[147]. Прорваться к ней остальными бригадами корпуса становилось для Лизюкова главной задачей дня.

Глава 6 148 тбр в тылу врага

Начальник штаба 148 тбр майор Михалев и 4 человека из его уцелевшего экипажа оставались в районе высоты 195,8 всё утро. Их танк, как и все другие машины бригады, вступившие в бой на этой высоте, был подбит, а затем сожжён противотанковой артиллерией противника. Оставшиеся в живых танкисты