перестаю вообще бояться чего бы то ни было. Зато потом ... Да, наверное, не я один такой. Каждый человек знает свою грань и у кого-то есть силы перешагнуть через нее, а кто-то так и остается по эту сторону в качестве наблюдателя.
Поединок не был киношным фехтованием. Мы не фехтовали, мы рубились и тыкали шпагой в противника при первой же представившейся возможности. Потом, может быть, когда я вернусь домой, то буду вспоминать мой первый бой и говорить, что я провел прием 'фусикумисяка' и разрубил противнику рукав, задев и тело. Не знаю, из какой стали изготовлена российская 'бретта' , но рубила она знатно.
Вот уже вскочили из-за стола еще двое гостей и бросились на меня. Меня спасло то, что у противников не было даг. Дага - это такой кинжал, как миниатюрная шпага, которая берется в левую руку для того, что бы отвлечь шпагой внимание и вонзить дагу в живот или в спину противника. Нечестно это, но война на то и есть война, чтобы воевать не только честностью, но и оружием.
Спасало меня и то, что места для размахивания шпагой было мало и моим противникам приходилось уступать другу другу очередь, вместо того, чтобы всем, как положено кодле, а не благородным дворянам, броситься на меня скопом. Как я пожалел, что не надел кольцо-револьвер. Такая штуковина существенно бы уравняла наши шансы. Из револьверчика трудно кого-то убить, если не стрелять в упор в голову, но нанести увечья и вывести из строя лишних участников драки можно.
Мое беспорядочное махание шпагой возымело действие, все трое были ранены. Как меня учили, в первую очередь я пытался поразить руку с оружием, затем достать до лица, шеи и туловища.
Мандраж первого кровавого боя стал улетучиваться, я начал трезво оценивать обстановку и осмысленно наносить удары по всем правилам бойцовской науки. И тут случилось совершенно невероятное. Хозяин таверны стукнул меня по голове деревянным черпаком, а его работница или родственница, за честь которой я собрался вступиться, облила меня не совсем холодной похлебкой.
Я бы, наверное, сразу и вырубился после первого удара, да варево меня привело в чувство. Извините меня дорогие женщины, но у меня куда-то исчезли враждебные чувства к моим соперникам, и так мне захотелось врезать простым кулаком по этой симпатичной женской физиономии. Со всего маху, по- мужски, чтобы она кувырком полетела. Все могу простить женщине. Чего бы она ни сделала, у меня даже мысль не шевельнется ударить ее, если только она сама не попробует распускать руки. А здесь? Обгажены все мои прекрасные чувства, да еще какой-то гадостью с жиром залита моя одежда. Сплюнув на пол, я вышел на улицу. За мной никто не пошел.
Глава 8
Ничего себе приключения начались. Будущему мушкетеру в Менге тоже наваляли, но его-то не облили похлебкой. Моя шляпа облита, камзол, брюки, сапоги. Шпагу в руки нельзя взять, рука скользит по рукояти. Много русских слов я сказал в сердцах, пока не отвязал лошадь и не сел в седло, испачкав и его, как будто специально смазав жиром. Лошадь, услышав знакомые слова, успокоилась и затрусила по дороге в ночь.
Вещей у меня было немного. В мешочке, привязанном к седлу, лежали зубная щетка с пастой, полотенце, станок бритвенный с помазком и мыльной пеной. Лекарства в полиэтиленовом пакете. Золото и грамота посольского приказа в кожаном кошеле на поясе. А где же кошелек? Кожаная завязка на поясе, а кошеля нет. Денег ни копейки. Документов нет. Грязный как свинья на ночной дороге в Восточной Пруссии после окончания Тридцатилетней войны. Вот уж никак не мог предположить. И все мои труды по изготовление похожей одежды, скупка золотых украшений и изготовление грамоты с печатью - все пошло прахом. Что еще на меня должно свалиться? Камень с неба? Да сколько же можно? Пришла беда отворяй ворота и, словно подтверждая эту истину, раздался голос:
- Кошелек или жизнь и побыстрее!
Три тени впереди и одна сзади перекрывали мне путь в любую сторону на опушке леса. Вероятно, Бог мне их послал навстречу, чтобы я смог хоть на ком-то выместить свою злость. Я выхватил пистолет 'Вальтер' и выстрелил в тень сзади, а потом стал стрелять в тех, кто был впереди. Кто-то охнул, кто-то закричал пронзительно и когда я спешился, то передо мной на коленях стоял мужичонка и молил о пощаде, обещая служить мне верой и правдой. Говорил по-немецки, но с каким-то акцентом.
- Ты кто такой, - спросил я.
- Солдаты мы, господин, пытаемся домой вернуться, да то денег не хватает, то силы закончились, вот и ходим по лесам да по дорогам деньги на дорогу собираем, - словоохотливо заговорил мой пленник.
- Разбойничаете? - ухмыльнулся я.
- Да разве это рабой, ваша светлость, баловство одно, - сказал солдат. - А вот те господа, что на мызе сидят, вот это разбойники так разбойники. Душегубы. А хозяин мызы у них вроде как скупщик награбленного. Они к нему приезжают ближе к ночи после грабежей богатых людей. Да и мыза вроде бы как приманка-ловушка для проезжих путников. Вас-то мы заметили давно. Все смотрели, выживете ли, а если выживете, то хоть разживемся у вас какой-либо монетой на пропитание.
- Хочешь домой добраться наверняка, с приключениями, но с сытой и пьяной рожей? - спросил я.
- Да, ваше сиятельство, да я для вас что угодно сделаю. Когда начальник есть, то сразу снимается забота о пропитании и жизнь делается легче, исполняй, что прикажут и живи в свое удовольствие, - заворковал бывший разбойник.
- Хорошо, давай-ка заберемся поглубже в чащу и переночуем у костерка, - сказал я.
Я развел небольшой костер, на котором мы поджарили по куску хлеба, оказавшегося у моего нового подчиненного.
Сон в эту ночь с натяжкой можно было назвать сном. Осень только в Африке теплее нашего жаркого лета, а везде в Европе осень не сильно жаркая пора. Костерок пригревал, и мы впадали в сонное состояние. Как только костер прогорал, так сразу холод вцеплялся своими иглами в наши тела, приглашая уснуть так, чтобы потом не встать никогда.
Дремал я вполглаза, наблюдая за невольным знакомцем, чтобы он ночью не напал на меня, и тот тоже боялся меня. Кто его знает, какие люди ездят по ночам и имеют ли при себе много пистолетов, которые прячут неизвестно куда.
Измазанную жиром одежду я вытирал травой и опавшими листьями. Кое-что оттер, но одежду придется либо отстирывать, либо выкидывать.
- А друзья твои где? - спросил я, когда уже наступило утро и мы стали разминать руки и ноги, чтобы прийти в нормальное состояние.
- Разбежались, кто куда, когда вы стали стрелять, - ответил мой спутник.
- А как тебя зовут? - спросил я.
- Рядовой Франц Рот, - отрапортовал он.
- Немец? - уточнил я.
- Можно сказать, что и немец, - улыбнулся Франц Рот.
- А еще кто? - стал уточнять я.
- А кто угодно, я везде могу прижиться, - бодро отвечал Франц.
- Выходит, что Рот - это не полная твоя фамилия? - продолжал я расспросы.
- Не полная, ваше сиятельство, - вздохнул рядовой, - если я вам скажу полную фамилию, то превращусь в существо презираемое.
- Там, откуда я приехал, ко всем людям относятся одинаково, - успокоил я его. - Так как звучит твоя фамилия полностью?
- Ротшильд, ваша светлость, - тихо сказал Франц.
- Нормальная фамилия. Ты еще не знаешь, как будет звучать твоя фамилия во всем мире, - успокоил я его, - я тебя нанимаю к себе на службу и доверяю тебе свои финансы и все хозяйственные дела. И не зови меня светлостью и сиятельством. Называй просто сударь. Кто спросит, отвечай, что фамилия моя Немчин и еду я в Испанию.
