Кольцо фараона

руками причинные места закрываю, а они люди деликатные, на меня не смотрят. Одежду мою в мешок положили и унесли. Залез я в чан и сижу. Вода горячая, но терпеть можно. Сижу. Мне говорят, мойся, давай. Я опять лицо сполоснул и говорю, что помылся.

- Да, - говорят, - одичал ты там в лесу. Говорить ты хоть умеешь, - спрашивают.

- Не только говорить, но и молитвы читать умею, - отвечаю я.

- А прочитай-ко нам молитву Великомученику и целителю Пантелиймону, - говорят мне.

Я откашлялся, сделал строгий вид и начал речитативом читать:

- О великий угодниче Христов, страстотерпче и врачу многомилостивый Пантелеймоне! Умилосердися надо мною, грешным рабом, услыши стенание и вопль мой, умистиви небеснаго, верховнаго Врача душ и телес наших, Христа Бога нашего, да дарует ми исцеление от недуга, мя гнетущаго. Приими недостойное моление грешнейшаго паче всех человек. Посети мя благодатным посещением. Не возгнушайся греховных язв моих, помажи их елеем милости твоея и исцели мя, да здрав сый душею и телом, остаток дней моих, благоданю Божиею, возмогу провести в покаянии и угождении Богу и сподоблюся восприяти благий конец жития моего. Ей, угодниче Божий! Умоли Христа Бога, да предстательством твоим дарует здравие телу моему и спасение души моей. Аминь.

Монах с монахиней переглянулись. Спроси-ка любого верующего, да даже слугу Божьего прочитать эту молитву да так, что все слово в слово было. Многие ли это сделают? То-то. А я вам потом расскажу, как я молитвы учил.

Монахиня и говорит:

- Ты, брат Николай, иди и доложи, что через час отрок будет вымыт и приведен в вид Божеский. Я уж сама его помою, видишь, ну чистый младенец и смущать его не надо.

Брат Николай ушел, а монахиня обмакнула мою голову в воду, намылила мылом каким-то черным, типа хозяйственного, промыла, проскребла голову коготками своими. Мочалкой настоящей из липового лыка, пахучей, достаточно жесткой натерла мое тело. Я стоял, прикрывшись ладошкой, пока меня натирали, а потом меня просто подтолкнули в ванну, и я погрузился в пену.

Монахиня заголила руку и опустила ее в ванну, чтобы открыть пробку, но я держал пробку ногой. Я чувствовал, как ее рука погладила мою ногу и стала перемещаться выше к тому месту, которое до определенного возраста называют мужским достоинством, а после определенного возраста перестают так называть. Мне тоже передалось ее желание, и эрекция была настолько сильной, что монашка потом уже сказала, поглаживая его, что многие, ох и многие бабы будут еще скучать и убиваться по нему.

Глава 6

После мытья меня одели в комплект нательного белья войскового типа из белой бязи. Рубаха с двумя маленькими пуговками на груди и кальсоны. У кальсон на поясе большая роговая пуговица желтоватого цвета, на ногах штрипки, тесемочки для подвязки, чтобы штанины не болтались.

Спал я крепко в чистой кровати после постного ужина и приятных ассоциаций в Сибири 1904 года июня двенадцатого дня. Снилось мне, что я сажусь в огромный серебристый самолет и лечу через Свердловский аэропорт в город Ленинград. В аэропорту меня встречает вся царская семья и у великой княжны Ольги в руках огромный букет желтых роз. Бортпроводница трогает меня за рукав и говорит:

- Вставай, касатик, трапеза уже ждет и к Его высокопреосвященству торопиться надо.

Молодая послушница с каким-то удивлением глядела на меня. Заметив, что я проснулся, она быстрыми и легкими шагами выпорхнула из комнаты. На келью комната не похожа. Хотя, впрочем, кельи бывают разные.

Его высокопреосвященство сидел за письменным столом в огромном кабинете, приличествующем лицу государственному и ранга большого. От двери к столу вела дорожка ковровая. Слева от дорожки стоял стол большой со стульями для совещаний. За столом письменным виднелась дверка, вероятно, в комнату для отдыха и для молитвы.

- Проходи ближе, сын мой, - сказал владыка и показал пальцем в то место, где я должен был стоять. - Читай псалом 90 наизусть.

Я немного подумал и начал:

- Живый к помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: 3аступннк мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его.

Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия ко дни, от вещи ко тьме преходящия, от сряща и веса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотрнши, и воздаяние грешников узрнши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не прнближится телеси твоему, яко ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех своих.

На руках возмут тя, да некогда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.

- Садись, сын мой, - сказал владыка. - Значит, выполнил старец свое обещание и прислал наследника своего ко мне. Был он моим наставником, ушел в скит, а я остался здесь. Ты как к нему прибился?

Было такое ощущение, что я произносил какой-то пароль и что молитву Великомученику Пантелиймону у меня спрашивали тоже не зря.

- Ехали мы все вместе, - сказал я, - и вдруг очутился в лесу. Потом меня встретил старик и оставил у себя. Учил писать и читать. Рассказывал, что в мире делается. Говорил, чтобы я после его смерти пошел в город к владыке и передал эту записку. Сказал, что ждут меня великие дела и чтобы я не противился мыслям своим...

- Всегда он такой был, романтик. Никогда нельзя доверяться своим мыслям, - сказал архиепископ, - мысли могут привести нас к греху, потому что мы люди и за греховные мысли изгнал Бог Еву и Адама из Рая. А куда нас изгонять за наши мысли? Кто знает, какие мысли ходят в наших головах и не скрывается ли за благочестием змей-искуситель. Но тебе я позволю делать все, что прикажут твои мысли. Посмотрю. Кем ты хочешь быть?

- Хочу, владыка, мир посмотреть, слово Божие по миру нести в чине пастырском, не для служения в Храме, а для приобщение овец заблудших к Вере нашей, - сказал я. - Вели, владыка, постричь меня в схимники для принятия ангельского образа. В затворе я уже был, буду монахом бродячим. Если дозволишь, то я попробую сдать экзамен, чтобы стать иеромонахом в схиме.

Владыка задумался и сказал:

- Вижу, что старец тебя выучил хорошо. Будем считать, что экзамен ты мне сдал, а пострижение произведут в монастыре у святого источника. Понесешь великую благость людям иеросхимонахом. Как звать-то тебя и как фамилия твоя?

- Не знаю, владыка, фамилии своей, - сказал я, - а старец называл меня Петром, потому что я должен был открыть ему врата небесные и сложить руки на груди.

- Лет тридцать назад у переселенцев на севера умер ребенок, мальчик, и похоронили они его на распутье, - сказал архиепископ. - Когда обосновались в деревне, то поехали забрать тело мальчика и похоронить его по обряду на кладбище. А мальчика в могиле не оказалось. Родители его уехали, потому что казнили себя морально за то, что заживо похоронили сына своего и сейчас о них никто и не вспоминает. Даже фамилий не сохранилось в архиве. Похоже, что это ты и есть. Раз ты остался на распутье, то и фамилию мы тебе запишем - Распутин. А что, звучит. Будешь Петром Распутиным. И бумаги тебе выпишем по форме. Иди с Богом.

И владыка осенил меня широким крестным знамением.

Я принял постриг и записан был иеросхимонахом Петром Распутиным. Стал иеромонахом, то есть