накупаться. Они вспоминали о реке как о райском потоке. А ведь некогда река была для них чем-то самим собой разумеющимся, вечным и непреложным, как воздух, движение, дыхание, жизнь.
С течением дней слоны дошли до такой одури, что позволяли двуногим тварям шастать между ними, вонять и издавать свои противные звуки беспрепятственно. Однажды двуногие дошли до такой наглости, что привязали веревкой хобот одного из самых смирных слонов в стаде к хвосту одного из своих слонов и так увели прочь из загона. С полудня до самого заката судьба исчезнувшего вызывала опасения, оставаясь загадкой, но когда солнце стало купаться в кронах деревьев, слона вернули. Он был цел и невредим и, мало того, выглядел бодрым, свежим, от него пахло рекой.
На следующий день точно так же увели другого слона, еще через день – третьего. Потом стали уводить сразу парами, тройками. И неизменно слоны возвращались бодрые, повеселевшие, пахнущие речной свежестью. Наконец дошла очередь и до светлого слона. К тому времени уже уводили по трое, но его повели одного. Веревка, которой его привязали к прирученному слону, была так слабо затянута в своем узле, что ничего не стоило рывком от нее освободиться, но светлый слон не стал этого делать – ему было интересно, куда же его поведут, неужто к реке? И если так, то зачем сопротивляться?
И он оказался прав. Вскоре сквозь лесную чащу засверкали солнечные отражения, бегущие по бесчисленным волнам родной реки. Его вывели на берег, стали отвязывать. Он хрюкал от великого удовольствия, радуясь встрече с рекой и предвкушая прелести купания. Отвязав его, двуногие расступились, показывая ему, что он может войти в реку, и он важно, с достоинством, не спеша, стал входить в прохладные чистые струи, ласковей которых ничего нет на свете. Когда ушные мочки окунулись в воду, он остановился и принялся поливать себя из хобота, чувствуя, как изнутри сами собой рвутся ликующие похрюкивания. Наконец, когда первое полуобморочное счастье миновало, он позволил себе повернуться и посмотреть на двуногих. Он увидел, как они встали на колени и поклонились ему. Он услышал, как они воспели все вместе хором:
– О-о-о, Цоронго Дханин! О-о-о, Цоронго Дханин, о-о-о-о-о!!!
Эти слова вмиг заставили его сжаться, затем дернуться в испуге, ибо в сознании вспыхнули факелы, полетели больно разящие копья. Он рыкнул и повалился на бок, пытаясь найти защиту в спасительных водах реки. С берега донеслись вопли ликования – двуногие, видимо, по-своему истолковали его изящный нырок. Немного поплавав, слон выбрался поближе к берегу и, стоя по брюхо в воде, вновь посмотрел на двуногих. Никаких факелов, никаких копий. Двуногие, стоя на берегу, весело приплясывали, играли на бубнах и флейтах и громко распевали гимны, посвященные ему, божественному слону редкой окраски – светлой, будто в сплав его кожи входило серебро. И в словесную вязь этих гимнов то и дело вплетались еще недавно такие страшные слова «Цоронго Дханин», но теперь они не сопровождались болью и ожогами от копий и факелов, теперь они осеняли собою ни с чем не сравнимое наслаждение купания и утоления давней жажды.
Слон вполне мог бы переплыть на другой берег и там попытаться сбежать от двуногих, но он вдруг почувствовал странную связь с ними, этими гадкими тварями, почувствовал благодарность к ним за то, что они привели его к реке и дали насладиться ласковыми водами. Словно бы не они же, эти самые двуногие, держали его столько времени взаперти! Об этом он забыл, ибо слоны по природе отходчивы, и в памяти их быстро стирается злое, если его заслонит доброе. Сейчас двуногие вели себя как ангелы. Они слали ему свои восторги и не делали ни намека на то, что пора бы ему вылезать из воды – купайся сколько хочешь, хоть вовсе живи там. И он не торопился, всем своим видом показывая, что омовение еще только-только начинается.
На закате его привели обратно в загон. Он послушно брел, не делая никаких попыток сбежать, и когда вернулся, то и сам плен показался ему отныне не таким кошмарным, ежели время от времени его будут водить на реку. А кормят-то ведь так сытно и вкусно, как не очень-то прокормишься на воле, где еще надо сильно поискать таких замечательных плодов.
Однако спустя несколько дней начались новые бедствия. Двуногие стали вязать слонов.
Делали они это так: один конец толстой веревки привязывали к дереву, растущему вне загона, другой конец перебрасывали через частокол и им опутывали задние ноги слона. Но и этого мало.
Другую веревку, так же привязав к дереву вне загона и перебросив через частокол, петлей завязывали вокруг шеи спутанного слона. Не сразу поняв, что произошло, закабаленные животные поначалу вели себя смирно, но вскоре, почувствовав, что отныне они сильно ограничены в перемещениях, начинали беситься, рыть бивнями землю, рвать и топтать ногами кусты, если таковые обнаруживались в пределах досягаемости. Но чем больше они буйствовали, тем сильнее натирали себе веревками шкуру, до кровавых ран, вокруг которых тотчас начинали кружиться полчища мух. Другие слоны, еще не спутанные, подходили к своим несчастным собратьям и старались утешить их нежными прикосновениями хоботов – а чем еще могли они помочь им?
Распутать веревки? На это они были способны, да вот беда – не догадывались!
Светлый слон недоумевал, как это они позволяют двуногим связывать себя, но однажды он, основательно позавтракав принесенными ему бананами, вскоре почувствовал какую-то непреодолимую сонную одурь, от которой очнулся лишь к вечеру, и увидел себя связанным. И он точно так же, как остальные, рыл бивнями землю, ревел, рвал и топтал кусты, сходил с ума, но ничего не мог поделать. На шее и ногах у него образовались потертости и раны, в которых вскоре начали копошиться насекомые. Жизнь снова стала адом.
Причем он вдруг заметил, что его мучителями вновь были те же двуногие, которые некогда осыпали его копьями и факелами, когда он пытался прорваться на волю, разрушив ворота загона.
А те, добрые двуногие, коим он до сих пор был благодарен за путешествие к реке, куда-то запропастились, предоставив злодеям издеваться над слоновьим племенем. Где же вы, милые, веселые?! Придите, защитите, освободите от пут! Он ждал и молил их поскорее явиться, и в один прекрасный день мольбы его были услышаны. Злые двуногие исчезли, а добрые – появились, хлынули в загон со своими флейтами и бубнами, весело приплясывая и распевая песни.
Прежде всего они стали распутывать тех слонов, которые были связаны раньше остальных.
Развязав первого, они щедро смазали его гноящиеся раны целебным снадобьем. Слон благодарно трогал добросердечных двуногих хоботом, чуть перетаптывался, боясь наступить на кого-нибудь из них. Он послушно побрел, когда они повели его из загона, а вернувшись через некоторое время назад, издавал запахи речной свежести – они водили его купать!
В первый день добрые двуногие освободили от пут и сводили на реку трех слонов, и дальше каждый день распутывали и водили на купание по трое. Когда же дошла очередь до светлого слона, в тот день посчастливилось только ему одному. Ах, какое блаженство испытал он, когда его смердящие, живые от копошащихся в них насекомых раны были удобрены благотворной мазью, когда он перестал чувствовать себя пленником. Для этих двуногих он готов был на любой подвиг, столь велика была испытываемая им благодарность. И они повели его на реку, где повторилось то же самое, что и в прошлый раз, – он купался и утолял жажду, а они поклонялись ему, пели гимны, играя на бубнах и флейтах, и восклицали:
– О-о-о, Цоронго Дханин, о-о-о-о-о!
Затем наступили дни блаженства. Раны постепенно заживали, а из памяти изглаживались воспоминания о страшных веревках и злых двуногих. Добрые же двуногие ежедневно приносили слонам множество превосходного корма и время от времени водили на реку. Они уже совсем бесстрашно разгуливали по загону среди слоновьего стада, слоны разрешали им себя трогать, похлопывать и даже залезать на себя. Некоторым нравилось носить на своем загривке двуногих, уподабливаясь тем, прирученным.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как стадо поселилось в загоне. Почти все слоны, включая и светлого, были уже вполне прирученными, и двуногие вовсю разъезжали на них верхом, обучали ношению на спине разных предметов, и вот уже некоторые из стада сами ездили за продовольствием и привозили его в загон. Что ж, такая жизнь стала всех устраивать. Воля волей, но и этак жить тоже неплохо. Конечно, прошлое свободное бытье многим вспоминалось в виде навеки утерянного рая, но что поделать, коли ход вещей столь резко переменился. Надо было смиряться и принимать реальность такою, какая она есть.
Через полгода после поимки стада и первых трудных дней неволи загон начал пустеть – одного за другим слонов уводили на очередное купание, не приводя назад. Пришла очередь и светлого слона, и он знал, что его уводят навсегда из этого загона, в котором столько было пережито горестей и разочарований,
