Регенсбург прискакал молодой граф Рориго с сообщением о новой беде. В Ахене – переворот! Нечаянные подозрения в адрес Пипина-горбуна вдруг стали реальностью. Шайка каких-то негодяев соблазнила его бредовой идеей захвата власти на исконных франкских землях, именуемых Франкинзелем – островом франков. Они захватили ахенский пфальц, учредили там трон и на трон посадили Пипина, провозгласив его королем Австразии и Нейстрии.
– И ты говорила, что Химильтруда не допустит этого! – возмущался Карл, напоминая Фастраде ее слова, – Вот тебе и горбунок! Вот тебе и Химильтруда, любящая меня и франков!
Пойти на такое безумие! На что они рассчитывали? Что я буду воевать в Аварии, даст Бог, еще подохну там, как мой милый Гербиствальд, а они тем временем пригребут к рукам все, что я за свою жизнь собрал и завоевал кровью и потом своих верных друзей? О, подлые крысы! Но Химильтруда, Химильтруда-то!.. Кто может быть коварнее покинутой женщины! Только сам враг рода человеческого.
– Быть может, она выступала против, но ничего не могла поделать? – робко предположила Фастрада.
– Выступала против? Ничего не могла? Да она должна была грудь свою пронзить кинжалом и упасть поперек дороги выродка, когда он шел к самоскололенному трону! Рориго!
Расскажи, как вела себя мать проклятого горбуна.
– Она безмолвствовала, – отвечал молодой граф.
– Ага!!! Слыхали? Безмолвствовала! – закричал король, боясь, что ум его помрачится от несопоставимости воспоминаний о Химильтруде с неслыханным коварством.
– Она была как бы не в себе, – продолжал Рориго. – Мне подумалось, она была чем-то опоена.
– Вот видишь, Карл, – покачала головой Фастрада.
– Еще этот зуб, – гневно усмехнулся Рориго, вспомнив еще одну подробность увиденного и услышанного в Ахене.
– Какой еще зуб? – выпучил глаза король.
– Зуб Ифы, – ответил Рориго. – Пипин похвалялся, что у него есть острие зуба Ифы и якобы с его помощью он добьется всех своих прав на наследие короны.
В глазах у Карла потемнело. Окажись сейчас с ним рядом сын Химильтруды, он ногтями бы разорвал его на тысячу мелких пипинчиков. Карл резко сел на скамью и прикрыл ладонью глаза. С трудом пришел в себя, отдышался. Сердце бешено колотилось.
– Бедный дурачок, – сказал он, вдруг пожалев Пипина. – Доберусь я до тех шутников, которые сделали из него игрушку! Я еще узнаю, кто отпилил кончик зуба Ифы и отправил в Ахен к этому болвану! Ох, несдобровать им!
– Что ты сделаешь с ними, Карл? – затаив дыхание спросила Фастрада.
– Что с ними сделаю? – Король улыбнулся и слегка приобнял свою жену. – Я им самим отрежу кончики.
«Ну, это мне не грозит!» – подумала королева.
Не мешкая ни дня, Карл с довольно небольшим отрядом лично отправился в Ахен. В королевстве Австразии и Нейстрии, королем которого объявил себя горбатый Пипин, никто не спешил отстаивать права сына Химильтруды и, напротив, все с особенным подобострастием суетились, оказывая должный прием его отцу, а когда Карл въехал в Ахен, жители города встречали его вдвое приветливее, чем раньше. Мятежный Пипин и трое его приспешников уже были арестованы и в связанном виде представлены королю. Остальные, причем главные заговорщики, успели сбежать. А эти трое, равно как и Пипин, служили лишь пешками в их руках.
Хватившись Химильтруды, Карл должен был узнать о скорбной новости – за десять дней до его прибытия в Ахен бывшая королева скончалась от внезапной и сильной боли в груди. В саду за домом, в котором три с половиною года тому назад он так счастлив был с Химильтрудой, Карл нашел ее могилу, свежую, усыпанную багряными и желтыми осенними листьями. Растерянный, он стоял над этим последним пристанищем той, которую любил всю свою жизнь. Теперь только он понимал, что никого не любил так, как Химильтруду, и никого уже не полюбит. Еще он понимал, что, оказывается, жизнь его перешагнула через ступень, за которой начинается старость. Хотя ему было еще только пятьдесят лет и чувствовал он себя молодым и крепким здоровяком, но ведь бывает так, что уже в середине лета коснется ноздрей особенный прохладный запах грядущей осени, и ты понимаешь – осень уже началась, хотя лето в разгаре. Она зачалась в летней утробе, чтобы родиться в конце сентября, веселого месяца витуманота.
Следствие по делу о заговоре Пипина-горбуна было поручено молодому, смекалистому графу Рориго. Он начал с допросов тех троих заговорщиков, схваченных вместе с Пипином перед вступлением Карла в Ахен. Самого же Пипина допрашивал лично Карл. Одним из первых его вопросов было:
– Кто вручил тебе острие зуба Ифы?
– Мне привезла его в подарок королева Фастрада, когда приезжала в прошлом году в Ахен, – чистосердечно признался Пипин.
Он вообще не старался что-либо утаить, выдал имена всех заговорщиков и добавил, что сам никогда бы не удумал заварить такую кашу. Король повез сына в Регенсбург, чтобы свести его с глазу на глаз с Фастрадой. Королева стойко выдержала это свидание, полностью отрицала, что именно она подарила Пипину кусок бивня, и уверяла всех, будто Пипин невменяем. Горбун и впрямь производил впечатление нездоровое, говорил путано, сбивчиво, часто принимался плакать и просить прощения.
– Скажи, Пипин, ведь ты же не точно помнишь, я или кто другой подарил тебе кусок зуба Ифы? – вперив свой взор в пристыженные очи горбуна, вопрошала королева.
– Не точно… – хныкал Пипин. – Хотя, ваше величество, мне сдается, это были именно вы.
– Но я не могла этого сделать, – выкручивалась с невозмутимым видом Фастрада, – Я уехала в Ахен в начале июля прошлого года.
– В начале брахманота, – поправил королеву король.
– Да, простите, в начале брахманота. А пропажа бивня обнаружилась когда? Перед самым походом на аваров. То есть в середине брахманота. Припомни хорошенько, Пипин, помнишь, как, уже когда я была в Ахене, туда же приехал из Регенсбурга граф Аркамгольд. Может быть, это он привез тебе острие зуба?
– Может быть… – неуверенно мычал в ответ Пипин.
Поскольку граф Аркамгольд находился в бегах и подозревался в причастности к заговору, все стали склоняться к тому, что скорее всего именно он привез Пипину кусок бивня. Тень подозрения по отношению к Фастраде все же легла на душу Карла, но он решил покамест довериться пытливости молодого графа Рориго и дождаться, когда он завершит свое расследование всех обстоятельств заговора. А пока в Регенсбурге собрался сейм, на котором все последние события были обсуждены со всех точек зрения и состоялся суд над схваченными заговорщиками. Всех их, включая Пипина, сейм признал виновными и приговорил к смерти. Всех их, начиная с Пипина, Карл тотчас помиловал и отправил в заточение в глухую горную Прюмскую обитель неподалеку от Трира.
Хотя наступивший первый год шестьдесят четвертого века и не был високосным, новости отовсюду продолжали поступать дурные. В Италии, Бургундии, Септимании и Провансе разразился страшный голод. Пипин и Людовик возвратились из Беневента, заключив там довольно сомнительный мир. Пространство, охваченное саксонским мятежом, продолжало расти, а Карл не осмеливался идти в Саксонию из-за неурядиц внутри своего государства, вызванных в том числе и заговором Пипина, – в стране воцарилось подозрение, ибо доселе никто и помыслить не дерзал нарушить авторитет Карла, а теперь стали подумывать – а не ослаб ли государь, не выдохлось ли его былое могущество? В соловьином мае- виннеманоте пришло известие о том, что сарацины опустошили Септиманию, перебив гарнизоны ряда городов. А Карл все сидел в Регенсбурге, ставшем городом его несчастий, и не решался предпринять что- либо, дабы вырваться из полосы неудач. Зуб Ифы был старательно склеен, но склеенный он не представлялся ему таким могущественным. Только живой элефант способен был заменить его. Да вот где он?
– Как ты думаешь, Алкуин, – спрашивал Карл у своего друга, вновь приехавшего из Тура в Регенсбург, чтобы встретить вместе с королем Пасху, – мой элефант, он все еще в Багдаде?
– Думаю, в Багдаде, – отвечал Алкуин Альбинус.
– А мне кажется, он теперь где-то еще дальше, – тяжко вздыхал король.
