— Потому, что шапка для мужика — способ утверждения значительности, а для женщины ее амбиции связаны с волосами. Чтоб в церкви мужики не гордились своими козырьками, а бабы — распущенными волосами, их заставляют это убирать. Вот какой психологический ход.
— Разумно, — заметил ее компаньон.
— А для меня Бог всюду. Главное — это прочувствовать, пережить. Вон видишь, нищие сидят. Ты сколько бы им денег дал?
— Ну, копеек 10, — сказал Рулон.
— Вот ты какой лицемер, — бросила подруга.
— Почему? — недоуменно спросил он.
— Да потому, мой милый, что ты идешь на компромисс. Все отдать — тебе жалко себя станет, ничего не дать — неудобно, жалко нищего, вернее, себя, тогда ты ставишь себя на его место и решаешь дать 10 копеек. Хитрый дурак, нужно дать все или ничего. Хватит жалеть себя.
Он выгреб все и отдал нищему.
— Молодец, свинья, — оценила его Марианна, — но ведь у тебя в кармане было еще не все, что у тебя вообще дома, например.
— Да, конечно, — согласился он.
— А все вообще, вплоть до жизни, ты готов ему отдать?
— Нет, вот жизнь я не готов отдать за нищего.
— А за Бога? — спросила она.
Рулон глубоко задумался, представил, как он самоотверженно отдает свою жизнь Богу, Богу, которого он чувствовал в сердце и любил всей душой. У него возникло возвышенное благоговейное состояние. Он закрыл глаза и заплакал от нестерпимого восторга, который стал переполнять его.
Марианна громко захохотала.
— Слепая скотина, неужели ты не понимаешь, что Бог и в этом нищем тоже, — громко закричала она и толкнула его в плечо.
Рулон широко открыл глаза, недоуменно уставился на нищего. «И в нем, и в нем», — повторял он, как бы начиная что-то понимать.
— Да, конечно, как же я не понял сразу, — сказал он. — Но я этого еще не ощущаю. Что же делать теперь?
— А ничего делать не нужно. Ведь Бог и в тебе, значит, все на своих местах. Сперва получи это переживание, этот опыт, а потом поймешь, что делать, — надменно произнесла Марианна. — Ну хватит зависать, пойдем.
Они пошли в метро.
— Ну что, ты заплатишь за свою даму? — спросила она, манерничая.
Юный мистик вспомнил, что отдал все свои деньги нищему, и понял, в каком глупом положении он оказался.
Марианна, видя его недоумение, расхохоталась.
— Ну что, дурак, теперь сам проси милостыню, может, кто подаст.
Рулон стал просить и скоро выпросил два пятачка. Она взяла пятачок.
— Поздравляю, я думала, ты дурак. А ты дурак. Дурак, больше не действуй, не подумав как следует, даже если ты молишься. Ведь это должен быть не минутный порыв, а принцип всей твоей жизни. А этот порыв, оказывается, не согласуется с остальной твоей жизнью. Так и будешь то побираться, то все отдавать, то грешить, то каяться. Все это ересь, мой милый.
По дороге он рассказал своей спутнице, что делал с ним Солома. Она весело смеялась.
— Ты просто комик жизни, — сказала она. — Хорошую он тебе устроил практику. Ложную личность совсем скоро искоренят из тебя. Повезло тебе со школой, ничего не скажешь. Тут как-то ко мне приходил один мазохист, хотел, чтобы я с ним устроила то же самое, что с тобой в школе, за большие бабки. Правда, он не был осознан, не работал над собой в этот момент. А то бы тоже начал Просветлевать. Дорвался ты до бесплатного, радуйся, что с тобой все это делают за просто так. Ну ничего, что это по сравнению с мировой революцией? Вот на зоне в малолетке практики похлеще. Там быстрее можно Просветлеть, однако там могут убить, если узнают, что ты сучил, например, или фуфлыжил, утопят тебя в параше, например, или запекут в глине на медленном огне, а могут и крысу в жопу посадить, а лучше вывезут на кладбище, отрубят ноги по щиколотки и заставят танцевать на могиле на этих култышках, а потом сдерут кожу и заживо похоронят, тогда не успеешь Просветлеть. Гитлер вот в концлагере перед газовой камерой проводил всех голыми по зеркальному коридору, и люди, тощие, бритые, изуродованные, не могли себя узнать. Вся ложная личность у них исчезала, и чистенькими они отправлялись на перевоплощение. Хватит им в мирской суете погрязать, незачем. А знаешь ли ты, кого люди больше всего любят?
— Нет, — сказал Рулон, — никогда не думал об этом.
— Ну их ты должен хорошо знать. Это же Сталин, Гитлер, Мао Цзэдун. Помедитируй на досуге. Если хочешь, чтоб тебя любили, сам должен стать таким, как они.
— Хорошие примеры для подражания, — сказал Рулон. — Есть чему у них поучиться.
— Учась у всех, учитель вырастает, — сказала Марианна и засмеялась.
У нее дома они сели смотреть видео и жрать мороженое.
— Вот посмотри, какой здоровый телевизор мне притащили ухажеры.
— Да, впечатляет, — сказал Рулон.
— Теперь мы будем медитировать.
— А зачем тогда ты включила видик? — спросил он.
— А как же без него, мой милый. С его помощью ты и будешь медитировать. Знаешь, как устроен телевизор. По экрану лучик бегает быстро-быстро и создает изображение. Это просто блики света, понял? Вот теперь смотри на фильм, как на блики света, а на слова, музыку — как на колебания воздуха. Это подлинное видение реальности.
Рулон пытался так смотреть, сперва получалось плохо, но скоро он почувствовал себя, как бы в центре головы, смотрел из глаз, как из окон, и тогда он увидел мир истинно, как учила Марианна. Свое тело он стал ощущать как скафандр, сковывающий сознание, внутри которого сидит он.
Фильм был про зону. На середине фильма она выключила телевизор.
— А что, разве мы не досмотрим этот фильм? — спросил Рулон.
— А дальше нечего смотреть. Вранье дальше, что якобы добро побеждает то, что называют в этом фильме злом. Все равно, как если бы волки перестали есть овец. Смешно и противно. В фильмах, дай Бог, только первая часть реальна, остальное — мура о том, что мышиная возня торжествует. Дурость. Так людей зомбируют. Вот видел, как на зоне живут, а теперь пойми, что вся наша жизнь — это большая зона.
— Где же тогда решетка? На границе, что ли, — предположил он.
— Нет, мой милый, в твоей башке. Твой мозг закован в кандалы социальных представлений, инстинктов и всей остальной дряни. Ты должен вырваться из этой тюрьмы, разрушить ее стены.
— Да вот и мой брат, — сказал Рулон, — насмотрелся фильмов про десант. Придурок. Так и пошел в десантники. Долго готовился, прыгал с парашютом и все такое. Попал в учебку, и его там траву заставили красить и лес подметать. Он спросил: «А когда приемам будут обучать, прыжкам и т. д.?» Ему говорят: «Десантник десять минут орел, остальное время лошадь». И в Афган отправили. Там он от голода пух, у собаки сыр отбирал. А «деды» его зарыли как-то в песок и на голову нассали. Потом он заболел тифом, хорошо, что не убили совсем.
— Вот теперь ты понимаешь, как страшны иллюзии, — сказала Марианна.
— Да, я осознал это, когда от него узнал. Я молился Богу и просил разрушить все мои иллюзии заблаговременно, чтоб со мной не случилось такого же горя. Бог появился в моем видении и сказал: «Сам не держись за них, и они растают. Это то, чего нет, и тогда увидишь ты реальное». И я стал запрещать себе мечтать, разрешил мыслить только трезво и конструктивно, да и то только, когда надо, и я снова стал видеть небо, цветы, деревья не так, как все, урывками. Долго смотрю, смотрю и ни одной мысли, просто вижу, — при этих словах он прослезился.
— Теперь я спокойна за тебя, что ты не умрешь за иллюзии, как Павка Корчагин.
Пока Рулон со своей нежной подругой беседовали о просмотренном фильме, к ней на хату пришли ее подружки, которые, увидев дружка хозяйки, встретили его веселым смехом, вспоминая, что Марианна
