Он собирается уезжать. Будто гора с плеч свалилась.
Но с той стороны Атлантики пришло известие о некоем движении, возглавленном Женской патриотической корпорацией, которое намеревалось закрыть ему доступ в Америку. Собирали подписи, оказывали давление, писали в прессе. В Вашингтоне, как и в Берлине, утверждали, что Эйнштейн — сообщник коммунистов. Им не нужен «красный». Им не нужен Эйнштейн. Нобелевскому лауреату придется неоднократно оправдываться в разных интервью. Нет, он никогда не был коммунистом. А если оказался среди симпатизирующих власти большевиков, то ради общей борьбы с нацизмом, за мир, в поддержку испанских республиканцев. Ему непременно нужно унять эту кампанию. Он знает, какая власть у американских лобби. Он знает — и факты это подтвердят, — что Америка не склонна принимать с распростертыми объятиями еврейских беженцев из Германии. Америка тоже закроет ворота на засов. Судьба евреев скоро будет решена. Эйнштейн не хочет оказаться в мышеловке. Он заявляет о своей ненависти к любому диктаторскому режиму, об отвращении к сталинской системе: его чувства искренни. По мере того как в американской прессе появляются его заявления, а слухи постепенно стихают, он может расслышать скрежет приоткрывающейся двери. Врата свободы — Кони-Айленд.
7 октября 1933 года в Саутгемптоне он поднялся на борт трансатлантического лайнера «Вестморленд».
Эйнштейн покидает Европу. Вынужденно. Живая мишень уходит в океан. Эйнштейн отплывает в Америку. Он проживет там до самой смерти. До последнего дня ноги его не будет на немецкой земле. Он отправляется дорогой изгнания разбитый, уничтоженный. Но сражение еще далеко не закончено. Его имя, его лицо еще будут появляться на первых полосах газет. Его позиция будет вызывать полемику. Одно его присутствие будет воодушевлять толпу. Изгнанника еще ждут часы славы. И потоки слез.
За кормой остались английские берега, он смотрит вдаль на Старый Свет, свою родную землю. Тонущий корабль. О чем думает Эйнштейн посреди океана? Его судьба — песчинка в буре. Его идеалы сметены ураганом истории. Его сражения проиграны. Его близкие обречены на бегство. Возможно, посреди шума волн ему слышатся победные речи Ленарда, его заклятого врага. Возможно, он вспоминает себя подростком, апатридом, уезжающим от Мюнхена и его военных парадов на поезде, который идет в Италию. Но у него теперь нет столько сил, как в юности. Время и история поглотили иллюзии. Там, в Берлине, который был его городом, изрыгает ругательства Гитлер, ликует Ленард. Чье имя останется в истории — ученого, превозносимого до небес нацистскими властями, вскидывающего руку вверх с возгласом «хайль, Гитлер!», или этого человека в свитере бродяжки, который плывет на корабле — убегает?
ПРИНСТОН
В парке росли красновато-рыжие деревья, поутру слепившие огнями осеннего солнца. Дом в глубине парка словно был одет в покровы света. Всё тихо и красиво. Порой ветер встряхивал ковер из опавших листьев у подножия тополей. И снова всё успокаивалось. Небо в тот год было ясным. Если пройтись по берегу озера Карнеги в двух шагах от дома, в небе были видны мерцающие звездочки, само сияние которых наполняло чувством безмятежности. Вдалеке, по синеве неба, шли тонкие штрихи птичьих верениц, наверное, уток. Но если напрячь слух, вряд ли расслышишь птичий крик. В ушах по-прежнему раздавались рукоплескания, клацанье сапог, вопли ненависти. Сквозь яркую картину красоты природы, открывающуюся взору, проступало ужасное зрелище брусчатки, попираемой сапогами, и темного неба, под которым бродит страх.
Принстон, островок тишины и покоя. Поселившись в доме 2 на площади Библиотеки, деревянном доме с большими стеклянными дверями на веранду в тени сосен, Эйнштейны как будто оказались в раю. Ад, разверзавшийся по ту сторону Атлантики, вход в который они успели разглядеть, казался нереальным. Возможно ли, что всего несколько недель назад надо было бежать и прятаться? Неужели в самом деле звучали злобные речи, мрачные угрозы? Или они очнулись после долгого кошмара? Да, завтра или через месяц можно будет вернуться в другой тихий уголок — их дом в Капуте. Да, солнце взойдет и рассеет мглу.
Он раскрывает окно, вдыхает полной грудью чистый воздух с осенним запахом, обводит взглядом деревья вдалеке. Уже светло, позднее утро. В дверь стучат. Он оставляет окно полуоткрытым, слегка поправляет домашнюю кофту и идет открывать. Почтальон, улыбаясь, вручает ему тяжелую пачку писем. Он закрывает за ним дверь.
На каждом конверте марки с изображением Гитлера. Все из Германии. Внутри — письма, написанные тем же почерком, торопливым и лихорадочным, тем же удрученным тоном. Душераздирающие призывы о помощи, срочные просьбы друзей или незнакомых. «Заступитесь за нас, дорогой Альберт Эйнштейн. Нам нужен аффидевит[84] за вашей подписью. Выступите поручителем за нас. Иначе нам нельзя будет отсюда уехать. И тогда мы пропали».
Он поднимается в кабинет. Задергивает шторы, погружая комнату в полумрак. Кладет письма на стол, аккуратно раскладывает по кучкам. Чинное щебетание птиц больше не доносится до него. Только крики отчаяния звучат в его мозгу. Он достает из ящика несколько бланков со своими реквизитами, берет вечное перо. Он ответит на каждую просьбу, даже если придется писать всю ночь.
Благодаря положению профессора Института перспективных исследований у него есть свободное время. Но достаточно ли секунд в дне, чтобы ответить на все мольбы? Через сколько времени его поручительства достигнут адресатов? Сколько месяцев они будут служить им охранной грамотой? Сколько еще посланий ему позволят здесь написать? Он видит признаки раздражения у окружающих его людей. Беженец из Германии, пусть даже и нобелевский лауреат, должен быть тише воды. Кто он такой, чтобы указывать Америке, кого ей следует принимать? Америка не обязана пускать в свои университеты всех профессоров, изгнанных из Третьего рейха. Зачем тогда студентам, родившимся в этой стране, выкладываться на университетской скамье, если потом все должности будут заняты эмигрантами? Что они сделали для Америки? Чем им обязан американский народ? Только-только вышли из Великой депрессии и должны теперь кормить кучи евреев, которые нескончаемым потоком выгружаются с кораблей на Кони- Айленде? Да еще и давать им работу? Раз американская администрация требует поручительство — тот самый аффидевит — значит, у нее есть на то причина. Так ли уж необходимы эти люди, которых безумец Гитлер считает низшей расой, для научного прогресса Соединенных Штатов? Помогать несчастным — да, но сохраняя при этом душу американской нации!
Эйнштейн перестает писать, в голове его эхом отдаются враждебные речи. Прошли те времена, когда его встречали в Нью-Йорке с цветами и оркестром, приветствуя криками «ура» героя новых времен. Сегодня он чувствует себя одиноко, ввязавшись в безнадежную борьбу. Абрахам Флекснер, тот самый, кто предложил ему место профессора, твердит, что это уже чересчур. И предупреждает: над Америкой задули злые ветры. От Нью-Йорка до Чикаго говорят уже вслух: никто не хочет, чтобы на этой земле возникла новая Земля обетованная. Некоторые считают беженцев, по-прежнему привязанных к своей родине, внутренним врагом. «Пятой колонной». Другие, напротив, воображают, что в скором времени они ввергнут США в войну с Гитлером. Враги наших друзей станут нашими врагами. Однако Америка не хочет новой мировой войны. Америка хочет стоять особняком. Она уже давно даже не член Лиги Наций. Здесь помнят, что в Арденнах выкопаны могилы, где похоронены молодые американцы. Молодежь, погибшая ни за что. Кто захочет снова посылать своих сыновей через Атлантику на верную смерть? В конце концов, Гитлер ничего не имеет против американцев.
Флекснер обеспокоен так же сильно, как и Эйнштейн, но всё же требует, чтобы его протеже не высовывался.
Эйнштейну нет никакого дела до его увещеваний. Он даже ходит играть на скрипке на концертах, устраиваемых обществами помощи беженцам.
Кроме того, ему удалось, несмотря на противодействие со стороны Флекснера, добиться частной встречи с Франклином Рузвельтом. Аудиенция состоялась в Белом доме 24 января 1934 года. Ученый привлек внимание президента к преследованиям, которым подвергаются немецкие евреи, предупредил об экспансионистских намерениях фюрера в отношении всего мира. Эйнштейн объяснил, что он сам изменился. Он больше не прежний пацифист-идеалист. Он отрекается от своего манифеста двух процентов
