бы в небе, это было бы подобно блеску Всемогущего… Я — Смерть, Разрушитель миров». Эти слова были взяты из древнего текста об апокалипсисе[101].
«Малыш» и «Толстяк» направлялись к месту погрузки в бомбардировщик.
Город Хиросима, пригород Нагасаки еще спали.
6 августа 1945 года, половина седьмого утра, Хиросима, Япония. Задрав головы, мальчики, отправляющиеся в школу, могут разглядеть вдалеке самолет, медленно летящий в голубом небе.
6 августа 1945 года, 17 часов, Саранак-Лейк в Адирондаке, США. Альберт Эйнштейн находится на отдыхе. «О Боже!» — воскликнул он, узнав от Элен Дюкас ужасную новость.
150 тысяч погибших, 80 тысяч разрушенных домов, 200 тысяч раненых.
9 августа 1945 года, прошло три дня. Настал черед заклания Нагасаки.
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
10 августа 1945 года Япония капитулировала.
Свободный мир победил. Победа на поле скорби.
Эйнштейн слушает новости. Повсюду освобожденные страны празднуют победу. Народы веселятся. Тирания сражена. Человечество торжествует!
Какая победа?
Двести пятьдесят тысяч душ обратились в дым после сброса двух бомб на Страну восходящего солнца. Чтобы ускорить конец уже выигранной войны.
Народы веселятся. Танцы на пепле?
Эйнштейн смотрит, как американские солдаты открывают ворота лагерей. Исхудалые тела, живые скелеты, одной ногой в могиле. Он слушает рассказы уцелевших, прибывших в США. На память приходят речи Гитлера, некогда услышанные по радио. Призывы, подхватываемые толпами. Кто победил в этой войне? Больше половины еврейского населения истреблено. Об их крестном пути рассказывают нехотя. Мужчины толкали стариков в газовые камеры. Женщины, думая, что их ведут в душ, шагали к смерти. Тела отправляли в печи. Земля в лесах Польши пропиталась кровью тысяч трупов. Еще живых людей присыпали известью. Когда поражение уже было неминуемым, батальоны СС с помощью вермахта с безумным усердием выискивали по самым глухим деревням оккупированной Европы последнего еврейского ребенка, еще остававшегося в живых. Интернировать его. Посадить в поезд. Отвезти в Освенцим. Отравить газом. Сжечь его тело. Миллион еврейских детей.
Как и большинство семей беженцев, семья Эйнштейна уплатила свою дань холокосту. Двоюродный брат Роберто, сын дяди Якоба — дорогого Якоба, приобщившего Альберта к физике, — своими глазами видел, как нацисты убили его жену и детей. Ему удалось бежать. Позже он покончил с собой.
Как всё это стало возможно? Почему Эйнштейн ничего не знал? Неужели он невнимательно слушал? Не научился читать между строк, понимать то, что скрывается за молчанием? Почему, черт возьми, не обратились к нему? А что он мог сделать? Он шепчет про себя, что Рузвельт был в курсе. Можно было попытаться что-нибудь сделать. Но не сделали ничего. Думали о другом. Спасение еврейского народа не было приоритетом. Даже когда стало известно, что каждый день венгерских евреев тысячами везут в товарняках на бойню.
Нужно было не спасти один народ, а победить врага.
Но может ли Эйнштейн держать зло на Америку? Она ввязалась в битву, сберегла то, что еще можно было сберечь. Эйнштейн озлоблен на других. Его горечь не смягчится за те десять лет, что ему еще осталось прожить.
Он зол на Германию. Словно это личная обида Эйнштейна на немецкий народ.
Он никогда не простит. Никогда.
К немецкому народу он будет питать неугасимую ненависть. Он никогда не будет различать немцев и нацистов. На седьмую годовщину «Хрустальной ночи», выступая на церемонии в мэрии Нью-Йорка, он заявил: «Семь лет назад началась операция по систематическому истреблению еврейского народа, организованная немцами. Сегодня власть великих преступников сломлена, после того как они убили миллионы наших братьев».
Цивилизация, достигшая высочайшего уровня утонченности, народ Гёте и Шиллера выхолостил человеческую душу, поставил ее ниже животных инстинктов.
Он писал: «Весь немецкий народ целиком несет ответственность за избиение, и он должен весь целиком понести кару… За нацистской партией стоял немецкий народ».
Берлин, где он познал счастье, Мюнхен и воспоминания о безоблачном детстве… Он клянется, что ноги его там больше не будет.
Он запрещает продавать свои книги в Германии.
Он будет верен клятве до конца своих дней.
Каким вырисовывается его будущее после бури?
В конце концов, он еще хоть куда. Ему всего 66. Его мозг остер и жаждет открытий. Он чувствует, что готов вновь взяться за свою теорию единого поля. Да, его сердце еще бьется. О нем даже распускают слухи, будто у него любовницы! Чего еще желать в оставшиеся дни своей жизни?
И вот наступают новые времена. Ядерная угроза отныне нависла над всем человечеством.
Речи с Востока, на которые отвечают заявлениями с Запада, возвещают о крушении вчерашних союзов. Между державами-победительницами наступает отчуждение. Американцы скрыли от Сталина свою ядерную программу. Диктатор считает, что его предали. Унизили. Наверное, его ученые уже вступили в ядерную гонку. После мировой войны настала холодная война.
Будущее Эйнштейна? Возможно, оно не усыпано розовыми лепестками…
Но может быть, ему всё же удастся дать последний бой. Его мечты остались неизменны. Вот где его победа над варварством. Вот что он сказал бы Ленарду, если бы встретил этого беглеца.
Он мечтает о мировом правительстве. Он мечтает о всеобщем мире. Мечтает…
Элен Дюкас входит в комнату и прерывает его мечты. Смущенно, неловко подает ему прессу за неделю. Выходит из комнаты с тем же чувством смутной тревоги, с каким и вошла. Ей хватило ума запрятать журнал «Тайм» в середину объемистой кипы газет. Может быть, этим утром Эйнштейн не станет читать прессу.
От крика бешенства задрожали стены.
Они посмели! «Тайм»! Журнал, которому он никогда не отказывал в интервью, который поместил Эльзу на обложку, чтобы продавать бумагу.
Они посмели! Эйнштейн не верит своим глазам. Он на первой полосе «Тайм» — такого не было уже лет десять. Но его портрет помещен на фоне ядерного гриба и знаменитой формулы.
В редакционной статье журнал утверждает, что Эйнштейн — отец атомной бомбы.
Вот его новый бой. Он охотно обошелся бы без него.
Да, надо признать, это он написал Рузвельту, чтобы уговорить его ввязаться в атомную гонку. Больше всего на свете он боялся того, что несравненное оружие попадет в руки несравненного тирана. В определенном смысле своим обращением он хотел спасти человечество, бывшее в опасности. Этот призыв обратился в крест, который ему предстоит нести.
Отныне в каждом интервью ему задают этот вопрос. Его подозревают, не говоря этого прямо. Или же безапелляционно обвиняют. Нет, он не отец атомной бомбы! Он никогда не участвовал в Манхэттенском проекте. Последнего никто не отрицает. Но письмо Рузвельту было опубликовано. Письмо его уличает. Это он подтолкнул Рузвельта к тому, чтобы пустить в ход опасную машину. Ему надо ответить за этот поступок. Он защищается. С ним встречается французский историк Жюль Исаак, упоминает о знаменитой формуле. Спрашивает, не испытывал ли Эйнштейн сомнений, выдвигая это уравнение. Нобелевский лауреат логично возражает: «Вы думаете, что тогда, в 1905 году, я должен был предвидеть создание атомной бомбы?»
Всегда считалось, что ученые из Лос-Аламоса и Эйнштейн поддались панике из-за немецких проектов. Всполошились на пустом месте. После войны они сами, мучимые чувством вины, думали, что попали в ядерный переплет, тогда как немцы были неспособны довести такой проект до конца. Последние
