Улыбаясь, она обмакнула перо в чернильницу и уже собиралась вывести первые буквы, как вдруг ее внимание отвлекло маленькое живое существо, появившееся на столе, — паучок-крестовик. «Давно на моем столе не убирали», — рассеянно подумала она, продолжая машинально смотреть за движениями паучка, наблюдая за его обособленной от нее жизнью. Она невольно задумалась, не знак ли это свыше, не намек ли на что-то важное, что она могла не углядеть, недопонять в лихорадочном хаосе последних дней — ведь сама ее жизнь висела на волоске.
Она с умилением взглянула на изображение своего Учителя — махатмы Мории. Его портрет стоял на мольберте в глубине комнаты и был, как всегда, убран белыми цветами: розами, жасмином и лилиями.
Она костяным ножичком для разрезания бумаг осторожно перевернула паучка. На верхней стороне темно-бурого брюшка ярко выделялись светлые пятнышки в виде креста. Такие же пятна были прихотливо разбрызганы и в других местах его крошечного тельца. Она удивилась появлению паучка на письменном столе. Как она знала, паук-крестовик — житель сырых мест. Он обычно селится около болот, вблизи озер и рек — там, где есть для него обильная пища: мухи и комары. Она вдруг ясно увидела, что паучок соткал паутину в виде колеса в пустой цветочной вазе, стоявшей на столе. Из кармических нитей ушедших жизней, заключила она, сооружает он колесо дхармы, вечного закона жизни.
Неясные странствия паучка по столу не прекращались. Он то подползал к его краешку и замирал у самого обрыва, то совершал паломничество к подножию китайской нефритовой вазы. Ей почудилось, что он нарочно кривляется перед ней, рисуется, как дурно воспитанный гимназист. Вообще его поползновения на владения столом были и смешны, и весьма неприятны. Она почувствовала к паучку антипатию. Он показался противным и опасным, словно был лазутчиком враждебного, непонятного ей мира и плел не паутину, а козни против нее. К тому же паук имел какое-то странное свойство с течением времени представляться все более и более плотоядным и агрессивным. Она безошибочно определила, что у него волчьи аппетиты, и от этого открытия ей стало не по себе. Пристальнее вглядевшись в паука, она обнаружила у него крошечное черное личико. Высохшее, обиженное и опрокинутое, с запавшими глазами, как у больного ребенка. Шестым чувством, атрофированным у большинства людей, она поняла, что паук очень похож, какой бы кощунственной и безумной выдумкой это ни показалось, на худосочного, с белесыми ресничками Юру, которого она любила больше жизни и который умер в пять лет.
Ей стало нехорошо. Она попыталась было преодолеть в себе это наваждение, но оно только усугубилось, что-то кольнуло ее в сердце, и она уже смотрела на паучка с несказанной жалостью и состраданием — вся боль мира отражалась в ее материнском взгляде.
Ясное сознание того, что она в состоянии помочь обойденной душе несправедливо отнятого у нее ребенка, было настолько всепроникающим, что она, продолжая окаменевшим взглядом смотреть на паука, сконцентрировала в себе всё оставшееся в ней тепло, всю волю и жизненную энергию, всю веру в возможность чуда с единственной надеждой — вернуть Юре человеческое обличье. Как будто предчувствуя, что уже стоит у провала в никуда, она напряглась из последних сил и выжала из почти переставшего биться сердца каплю великой вины к своему мальчику.
В то мгновение, когда она поняла, что ее жертва не напрасна и цель достигнута, она попыталась навсегда успокоиться в вечном Духе. Случилось это 8 мая 1891 года.
В сумасбродстве гордыни испытала она неизбывное одиночество и теперь с трудом обращалась, как бы умоляя простить себя за глупость, неповоротливость, замешательство к Тому, Кого при жизни поносила почем зря и Кто стал в конце концов ее единственной надеждой и опорой. На сей раз речь шла не о махатме Мории, а о Том, кто совершает настоящие чудеса во имя людского блага. Приобщаясь к Единородному и Всеблагому, она ощутила в самой себе творение Божие. Теперь ей предстояло обрести новую жизнь и новое мужество.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
