скомандовал:
— Все, Саша, можешь ехать домой. Ты нам сегодня больше не понадобишься.
— Хорошо, Петр Иванович, — кивнул тот. — С наступающим вас.
— И тебя тоже с наступающим. Передай привет жене. А после Нового года… Ладно, в общем, я тебе подарок кое-какой приготовил. Сейчас, правда, вручить не могу, ну а четвертого, в торжественной обстановке, как положено…
Саша улыбнулся:
— Спасибо, Петр Иванович.
— Не за что, не за что, Сашок. Поезжай, а то уж тебя небось дома заждались.
— Спасибо.
— Да, слушай, и ворота прикрой, когда будешь выезжать.
— Хорошо, Петр Иванович.
— Ну, еще раз с наступающим тебя. — Щукин поднялся по ступеням, вошел в дом и закрыл за собой дверь.
Темнота наступила быстро. Совсем не так, как в Воронеже. Там сумерки опускаются медленно, мягко. А здесь тьма просто обрушилась, накрыв собою и обожженные дома, и заснеженные горы, и дорогу, и бронегруппу, и стоящих у «БМП» людей. Все. Сегодня кому-то посчастливилось, кто-то остался жив, его не убило слепым снарядом, и минометная дурища не рванула под ногами, и не ахнула в двух шагах авиабомба, сметающая с исковерканного лика земли даже не дома — целые кварталы вместе с людьми, машинами, деревьями… Правда, только пока. Может быть, через несколько минут все и переменится. Может быть, высоко, в самом сердце антрацитовой черноты, подмигивающей крохотными звездами, в это мгновение уже начал зарождаться новый звук — нарастающий, сухой, как кашель больного пневмонией, гул самолетных двигателей, и всего лишь мгновение спустя обрушится он на землю тяжело и необратимо, как ураган. И пойдут короткими волнами красавцы-«сушки» или тяжелые твердолобые «Ми-8». А затем… затем взбесится внизу огненно-радостная смерть, и пойдет танцевать по улицам безумный вальс. Закружится все быстрее и быстрее в надменно-беспощадной пляске. И вдруг вспыхнут фальшивым знамением на фоне бархатного южного неба красивые рыже-апельсиновые сполохи от рвущихся в ночи авиабомб.
Город ждал. Это ожидание было томительным и страшным, сводящим с ума неопределенностью и нескончаемостью. Казалось, и руины, и уцелевшие дома в центре, и деревья — весь город припал к земле, настороженно и чутко, будто завидевший охотников волк.
Володька Градов покосился на стоящего рядом ефрейтора с «мазутными»[9] погонами, обстоятельно смолящего «Астру», и попросил:
— Слушай, брат, оставь докурить.
Ефрейтор — плечистый, румяный парень — осмотрел Володьку, затем взглянул на «бычок», словно отмеривая дозу, затянулся еще раз и равнодушно протянул окурок. Володька аккуратно принял подарок, пару раз с наслаждением глотнул резкий табачный дым и, благодарно улыбнувшись, кивнул:
— Спасибо, брат.
— Да ладно, — ефрейтор вздохнул. — Ты откуда, зяма?
— С Воронежа.
— «Чижара»[10], что ли?
Володька не любил армейских градаций — «чижик», «фазан», «зверь», — поэтому лишь пожал плечами.
— Первые полгода, — объяснил он.
— А-а, — протянул ефрейтор. — «Зверек», значит. Ну, ясно, — он отвернулся и уставился на застывшие, черные, без единого огонька дома. Хотя оставшиеся после авиабомбежек руины даже домами назвать было нельзя. Одна стена, две, реже три. Сохранились, правда, кое-где и почти целые пяти- шестиэтажки, но таких было совсем мало. По пальцам пересчитать. В основном же окраины Грозного превратились в развалины, и жили тут только бродячие псы.
Володька затянулся, теперь уже неторопливо, со вкусом, прикинул, что хватит еще тяги на три-четы- ре, а если не бояться обжечь пальцы, то и на все пять. Можно посмаковать. Табачная дурь шибанула в голову, все поплыло, завертелось, глаза полезли из орбит, и захотелось нажать на них пальцами, чтобы вдавить обратно. После двух дней без курева — хорошо…
Он перевел дыхание, поправил висящий за спиной автомат и оглянулся. В ночи громко и зло, словно сытые псы, рычали двигатели «Т-80», но темнота делала их практически невидимыми. Володька различал лишь пару ближайших «БМП». Впрочем, может, оно и к лучшему.
Ефрейтор вздохнул, прокашлялся и харкнул мокротой в развороченную гусеницами грязь.
— Вот б…и, — пробормотал он. — Под самый Новый год сюда швырнули. Не дали праздник на гражданке встретить. Суки. Веришь, нет, — бухнул ефрейтор через плечо, — я уже два месяца как на дембеле должен быть. Прикинь, службу оттащил и в это говно влез. А может, еще успею? К Новому году-то? Как думаешь? Перемочим мы черножопых до праздника?
Володька не нашел, что сказать.
— Ну, вы-то, «звери», ладно, — продолжал развивать свою мысль ефрейтор. — Вам еще службу тянуть и тянуть. А мы-то, дембеля, какого х… здесь делаем? Суки, — еще раз с нескрываемой ненавистью выдохнул он. — Прикинь, наших тут — пятеро. И все с Тамбова. Все по дембелю. Мне пацан со штаба звякнул. Прикинь. А никого ни хрена не вижу.
— Ты откуда? — спросил Володька, справедливо решив, что разговор, пусть и такой, все же лучше томительного ожидания.
— Сказал же, с Тамбова, зяма, — ефрейтор повернулся, дохнув Володьке в лицо стойким запахом перегара.
— Нет, я имею в виду, где служил?
— А тебе-то что?
— Да ничего, в общем-то, — согласился Володька, бросая окурок в липкий жидкий снег и растирая его носком сапога. Сделав это, он так же, как и ефрейтор, поправил автомат, поймав себя на мысли о том, что у большинства солдат совершенно одинаковые жесты. — А в город нас чего кинули, не знаешь?
— Хрен его знает, — дернул плечом ефрейтор. — Одни говорят — проходы к дворцу Дудаева щупать, другие — дороги к горам перекрывать, а я так думаю, что просто надо «духов» побольше замочить. Чтобы напугать всех этих черножопых. — Ефрейтор неожиданно повернулся на каблуках и в упор уставился на Володьку. — Ну, чего пялишься, зяма?
— Ничего, — Володька отвел взгляд.
— Весь, б…и, Новый год испортили, — с пьяной настойчивостью выругался ефрейтор. — У меня кореша были, ушли все позже, чем я. На неделю, на две. Миха Трактор, падло, даже на три. А я, веришь, в конце сентября ушел и до сих пор службу тяну. Пацаны на гражданке засмеют. Они там хань трескают, а я, блин, тут сапоги топчу. Вот ты, «зверек», как думаешь, чего нас сюда под самый Новый год загнали?
— Ну, может быть, надеются, что эти… — Володька поискал нужное слово, нашел и закончил: —… боевики сейчас не такие внимательные… Мы проходы в город прощупаем, чтобы потом, в случае чего, потерь поменьше…
— Ну, ты и валенок, земеля! — ефрейтор захохотал. — Чего ты думаешь, отцы-командиры — дураки, что ли? Прикинь, Новый год скоро. И солдаты, и офицерье — все домой хотят побыстрее. Нам бы черножопых перемочить да к празднику дембельнуться. Офицерью — к женам. Вам, «зверям», в войска. Командиры знают, что мы ради этого всех тут положим. Потому и на бухло хрен кладут, понял? Пьяному, мол, по хрену, в кого стрелять. Я вот где-то слыхал, что раньше даже перед боем, в смысле в Отечественную, водку давали. Тогда, мол, солдат ничего не боится. Всех косит. Вот наши и подгадали. Хотя ты-то — «зверек» необстрелянный, — ефрейтор еще раз окинул Володьку взглядом. — Дай-ка сюда автомат.
