канцелярии — выдалась теплая и солнечная погода, идеально подходящая для триста двадцать второй по счету торжественной церемонии вручения дипломов Гарвардского университета.
На всех участниках церемонии были соответствующие костюмы: взятые напрокат черные шапочки и мантии на выпускниках и ярко-розовые — на докторантах. А открывал все действие всадник, который выехал верхом на коне, в одеянии шерифа графства Мидлсекс восемнадцатого века.
Выпускники 1958 года, ведомые Джейсоном Гилбертом и еще двумя другими маршалами, чинно прошли через Гарвардский двор вокруг университетского Холла и заполнили широкое пространство между Мемориальной церковью и библиотекой Вайденера. Каждый год здесь на несколько часов вырастает лес из составленных рядами деревянных скамеек, и это место как по волшебству превращается в театр, которому, оказывается, уже триста лет.
По традиции, сложившейся за эти три столетия, торжественная церемония открывалась речью, произносимой на латыни — языке, который знали человек шестнадцать, а остальные делали вид, будто все понимают.
В этом году оратором, которого двумя неделями раньше избрала кафедра классической филологии, стал Теодор Ламброс из Кембриджа, штат Массачусетс. Его речь называлась «De optimo genere felicitatis» — «О наивысшей форме счастья».
В задачу человека, произносящего приветственную речь, как следует из этого определения, входило приветствовать всех официальных лиц и высоких гостей в строгом иерархическом порядке. Сначала ректора Пьюси, а потом уже губернатора штата Массачусетс, деканов факультетов, пасторов и так далее.
Но вся толпа обычно ждет традиционного приветствия, обращенного к девушкам Рэдклиффа (очередь до них, конечно, доходит в самом конце):
Двадцать тысяч пар рук зааплодировали. Но никто не хлопал сильнее, чем члены семьи Ламброс, которых переполняла гордость.
После всех приветствий оратор должен произнести краткое назидание. И Тед в своем послании подчеркнул, что для него наивысшей формой счастья было обнаружить существование истинной, бескорыстной дружбы между людьми.
Почти сразу после этого ректор Пьюси призвал весь выпуск 1958 года встать, а его представителей подняться на ступени Мемориальной церкви, чтобы вступить в «товарищество образованных людей».
Первый маршал Джейсон Гилберт подошел к подиуму и принял в руки символический диплом за всех выпускников.
Отец Гилберта, сидевший недалеко от сцены в секторе, выделенном для родственников тех, кто участвует в церемонии, услышал, как чей-то женский голос воскликнул: «Ну чем не герой какого-нибудь романа Скотта Фицджеральда!»
Мистер Гилберт обернулся предупредить жену, чтобы она не говорила так громко. Но, посмотрев на нее, он понял, что Бетси плачет, а комплимент его сыну вслух произнесла совсем другая женщина, сидевшая в этом же ряду. Тогда он улыбнулся и подумал: «Я самый гордый отец во всем этом чертовом месте».
Конечно, это было совсем не так. Здесь находилось более тысячи отцов, сыновья которых были выпускниками 1958 года, и каждый из них пребывал на вершине счастья, испытывая законное чувство гордости.
Четыре года назад в Гарвард поступило 1162 молодых человека из выпуска 1958 года. Сегодня 1031 из них получили дипломы. Чуть больше десяти процентов не выдержали и остались за бортом. Как в Древнем Риме, когда казнили каждого десятого.
Некоторые из тех, кого отчислили посреди этого пути, может быть, вернутся сюда потом и завершат учебу. Но были и такие, кто сдался и не смог закончить Гарвард — либо потеряв рассудок, либо лишив себя жизни. Но никто не вспоминал их сегодня, ибо это было время для поздравлений, а не для скорби и жалости.
Даже Гилберт не вспомнил о Дэвиде Дэвидсоне, своем соседе на первом курсе, который все еще находился в психиатрической больнице Массачусетса — не сломленный временной неудачей, он по- прежнему мечтал добиться славы в научном мире.
Спустя полчаса выпускной курс распался на небольшие группы, которые разошлись по своим колледжам, чтобы вместе отобедать.
Совместная трапеза Арта и Гизелы Росси в «Элиот-хаусе» стала одновременно и прощальной, поскольку наутро Дэнни должен был уезжать в Тэнглвуд — на этот раз уже в качестве солиста. А после фестиваля — в Европу, где ему предстояло начать гастрольное турне, организованное Хароком.
Мать не смогла удержаться, чтобы не спросить, где Мария и почему ее нет с ними. Ей ведь так понравилась эта девушка.
Арт Росси оказался более понятливым.
— Ну что ты, дорогая, — шепотом сказал он, — может, это всего лишь преходящее увлечение. Дэн хоть и молод, но слишком умен, чтобы попасться так рано в сети.
Дэнни сидел и таинственно улыбался, хотя душу его жгла обида: когда он пригласил девушку на эту встречу, просто ради «старой дружбы», Мария ему отказала.
Джордж Келлер смирился с тем, что ему придется жевать свои бутерброды в одиночестве на ступеньке крыльца, выходящего во внутренний двор. Оно и понятно: рядом с ним в этот день не было ни близких, ни родных. И тут к нему подошел Эндрю Элиот.
— Эй, Джордж, — сказал он доброжелательно, — сделай одолжение, а? Подойди к нашему столу и поболтай с кем-нибудь из моих сводных сестер. Я хочу сказать, что не помню, как зовут половину из них, но некоторые из девочек — клёвые.
— Благодарю тебя, Эндрю, это так великодушно с твоей стороны. Я буду рад присоединиться к восхищенным девушкам.
Когда Джордж встал со своего места, чтобы пройти к столу, где сидели представители семейства Элиот, через внутренний двор здания под названием Элиот, вместе со своим однокурсником Эндрю с той же фамилией, последний ему шепнул:
— Джордж, твой английский бесподобен. Но не говори девушкам, что они восхищенные. Скажи моим сестрам — любой из них, — что они восхитительные.
Ближе к вечеру разъединение выпуска завершилось. Весь курс теперь разделился на тысячу с лишним атомов, которые устремились в различных направлениях с разными скоростями.
Соберутся ли они снова когда-нибудь вместе как единое целое?
И были ли они когда-нибудь этим единым целым?
