— И ты так спокойно об этом говоришь! Потом ему сорок — тебе почти пятьдесят.
— Ой, ой, девочка, не нужно забегать так далеко вперед, — отмахнулась Юлия.
— Так ты ведь жизнь собралась с ним прожить, а на десять лет вперед заглянуть боишься!
— Иногда даже один день стоит всей жизни, — тихо ответила Щеголева.
— Мамочка, и это говоришь ты?!
— Да я.
— Теперь и я начинаю сомневаться в твоем возрасте. Тебе лет восемнадцать?
— Точно, милая, хоть паспорт меняй, — засмеялась Юлия. Она обняла дочь, погладила ее по спине. — Знаешь, я сама себя не узнаю.
— Мам, когда свадьба?
— Мы подали заявление на двадцать пятое сентября. Будет очень скромная церемония и праздничный ужин — В узком кругу. Так жаль, что вас не будет, но Митя готовится к конкурсу в Штатах. Он улетает восьмого сентября в Нью-Йорк, а одиннадцатого днем — обратно. Работа для него — второе я. Не хочу, чтобы на него свалилось сразу все: конкурс, свадебные хлопоты, квартирный вопрос. Пусть спокойно работает, готовится к очередной победе. Ты ведь знаешь, что в Париже он получил очень высокую оценку своего мастерства?
— Да. Мне Анфиса говорила, — задумчиво ответила Наташа и внимательно взглянула на маму. — Мам?
— Что, доча?
— Пообещай мне одну вещь.
— Хорошо, обещаю.
— Оставь фамилию отца.
— Почему ты просишь об этом? — удивилась Юлия.
— Мне кажется, это будет правильно, — уклончиво ответила Наташа.
— Митя огорчится, но, если я скажу, что это твоя просьба, может быть, он сможет понять… Как странно, я думала, ты будешь говорить совсем о другом, — улыбнулась Юлия.
— Ты пообещала!
— Конечно, конечно. Ты ведь знаешь, что тебя я никогда не обману. Иди ко мне, милая, я хочу обнять тебя…
Андрюша спал. Его измучила жара, поэтому он лежал, раскинув ножки и ручки на кроватке. Юлия и Наташа осторожно заглянули в его комнату и остановились на пороге, глядя на малыша. Смотришь на спящего ребенка — и душа оттаивает, а все вокруг, кроме покоя маленького, беззащитного существа, теряет смысл. И для Щеголевой и для Наташи это были мгновения, когда не нужны слова. Дочь сзади обняла маму, прижавшись к ней всем телом. Уткнулась носом в плечо и застыла, боясь нарушить неповторимую атмосферу, которая возникает только между очень близкими людьми.
Секунды, воспоминания о которых будут согревать обеих даже на расстоянии тысяч километров друг от друга. Память не даст стереть их никогда, потому что только такие мгновения и есть счастье — неуловимое, долгожданное, всегда узнаваемое. Они есть, а значит все не зря, нет места сомнениям, что не сложилось. И тогда только ты и живешь, а не плетешься рядом с жизнью. И время приостанавливает свой бег, ведь оно умеет это делать. Волшебство, происходящее с твоим участием. Ты — маг, ты — обычный человек, ты живешь…
Последнее время было наполнено событиями, требующими большого нервного напряжения: только и приходилось — провожать. Сначала улетели Наташа с Севой и Андрюшей. Это был жаркий августовский день, в последний раз объединивший все семейство Щеголевых. Тяжелое расставание, едва сдерживаемые слезы. Сдерживаемые только ради спокойствия Андрюши, который чувствовал необычность происходящего и вел себя капризно, нервно. Последние напутствия, объятия и взмах руки на прощание. Большое взлетное поле, пассажиры, спешащие на свой рейс, и три маленькие фигурки, к которым приковано внимание Юлии, Льва. Рогозин тактично отошел в сторону, дав им возможность в этот нелегкий момент побыть наедине. Но говорить им было трудно. Обменявшись дежурными фразами, Щеголевы попрощались. Юлия нашла глазами Дмитрия, и он почувствовал, что нужно быть рядом. Быстро подошел, беря Юлю за руку.
— Ничего, Юля, у них все сложится замечательно. Я даже смогу увидеться с ними, когда полечу в Штаты на конкурс, — успокаивал ее Рогозин.
— Везет тебе, — Юлия попыталась улыбнуться, смахивая слезы.
— Ну, не плачь, пожалуйста. Хочешь, быстро оформим загранпаспорт, и я возьму тебя с собой?
— Нет, Митя. Я должна привыкать к разлуке. И не искушай, — беря его под руку, ответила Щеголева. — Что за времена настали: одни разлуки и слезы.
Потом провожали Анфису — Надя была белее мела: дочь уезжала с новоявленным женихом к нему на родину. Она собиралась знакомиться с его родственниками, а ехать нужно было не дальше, не ближе, как в Кению. Андреевы находились с состоянии шока и вели себя, словно роботы, программа которых предполагает спокойные, лишенные эмоций движения. Дело было в огромном количестве транквилизаторов, которых наглоталась Надежда. Они-то и сделали ее такой инфантильной, подчеркнуто спокойной и вежливой. Саша курил одну сигарету за другой, всякий раз шепча Юлии на ухо, чтобы она присматривала за Надей. Разговаривать с ней было чрезвычайно трудно. И Юлия и Рогозин оказались словно на горячей сковороде. Они принимали участие в происходящем, как могли, но, кажется, Надя не могла в тот момент воспринимать чью-то помощь. В ней вдруг проснулась злость на весь мир, что было реакцией на собственную беспомощность. Анфиса просто поставила ее перед фактом — изменить ничего было нельзя. К тому же она была беременна, и эта новость окончательно выбила почву из-под ног Надежды. Она смотрела на своего будущего зятя, представляя, что ее внуки возьмут его черты, цвет кожи, привычки. — от этого можно было сойти с ума. Сейчас ей было трудно смириться с происходящим.
— Вот и моя отличилась, но твоих перещеголяла, согласись? — медленно выговаривая слова, произнесла Надя, когда Анфиса со своим спутником издалека помахали им рукой на прощание. Больше она не произнесла ни слова, ни по пути к машине, ни в машине по дороге домой. Саша все время извинялся за нее, просил войти в ее положение, и от этого становилось совсем не по себе. В ту ночь Юлии не спалось: воспоминания об отъезде Наташи снова нахлынули и как-то по-новому отозвались во взволнованно бьющемся сердце. А рано утром раздался телефонный звонок — Надя плакала. Просила не оставлять ее. Короткий разговор, плач к плачу. Юлия сжимала руку Рогозина и качала головой.
— Что же они делают с нами, эти дети? — сдерживая слезы, произнесла она, положив трубку. А потом долго плакала, уткнувшись Дмитрию в грудь.
Предстоящий отъезд Рогозина на конкурс в Штаты в этот период казался Юлии еще одним испытанием. До отъезда детей она не видела в этом никакой проблемы для себя, а теперь запаниковала. Она не могла представить, что останется одна. Раньше хоть Надя была прекрасной собеседницей. Ее оптимизм всегда вселял уверенность и разгонял самые пессимистические настроения, а сейчас она сама нуждалась в поддержке.
— Всего несколько дней, Юль, — успокаивал ее Рогозин.
— Ужасно, я не представляю, что смогу прожить без тебя в этой квартире хоть день, — твердила Щеголева.
— Время пролетит. Я вернусь, и мы начнем активно готовиться к свадьбе.
— Конечно, — пряча глаза, ответила Юлия.
Накануне отлета она чувствовала себя особенно одиноко. К тому же необъяснимая тревога врывалась в ее и без того измученную недавними событиями душу и терзала ее нещадно.
— Хочешь, я не полечу? — вдруг спросил Рогозин. Он взял лицо Юлии в ладони, прямо посмотрел в глаза.
Она увидела, что он готов с легкостью отказаться от всего, что приносит ей огорчение. Но Юлия не могла позволить себе быть такой эгоистичной. Она не должна мешать ему, ни в коем случае.
— Что ты, Митя? — испуганно ответила она. — Все идет как нужно. Не обращай внимания — я раскисла немного, но к твоему возвращению обещаю прийти в форму.
— Ты уверена, что говоришь то, что думаешь? — не выпуская ее лица, продолжал Рогозин. — Я хочу, чтобы ты поняла: для меня важен твой покой и наше счастье. Это не последний конкурс в моей жизни, если для тебя важно, чтобы сейчас я был рядом, я останусь!
— Рогозин, ты должен быть там, где положено! Сегодня ты мой, а завтра ты улетаешь! Все — это мой ответ! — стараясь говорить твердо, ответила Юлия. Сердце ее сжималось. Оно предвкушало ночь любви перед расставанием. Но что такое, в конце концов, несколько дней? Юлия даже улыбнулась, почувствовав нежное прикосновение губ Рогозина к своим щекам, векам. — Я люблю тебя.
— Я тебя очень люблю. Даже не думал, что способен на такое, — обнимая ее, сказал Дмитрий. — Хотя со мной бывает нелегко. Ты должна это знать.
— Меня это не пугает. Меня ничего не сможет остановить, — целуя Дмитрия, ответила Юлия. Долгий поцелуй, в ответ на который Рогозин еще крепче прижал ее к себе.
Он был так счастлив, что совершенно не кривил душой, признаваясь в самом сильном за свою жизнь чувстве. Это было и созидательно, и разрушительно — все лучшее, что было в неуемной натуре Рогозина, одержало верх над темным и хаотическим, изредка показывающимся наружу. Ушли редкие, но яростные проявления грубости, неожиданной резкости на грани откровенного хамства. Теперь Дмитрию казалось, что это не могло с ним происходить вообще. Он сам чувствовал перемены и недоумевал, как эта женщина смогла настроить все струны его души на нужный лад. Они звучали, как неспешная, лирическая, нежная мелодия. И эти звуки рождали самые приятные и светлые ассоциации.
Рогозин прислушивался к тому, что творилось у него внутри постоянно. И даже в последние минуты перед отлетом, обнимая Юлию, он пытался понять, что ощущает. Кажется, он был спокоен, на удивление спокоен и уверен в себе. Он давно не чувствовал такой внутренней опоры. Достаточно было просто взглянуть Юлии в глаза, словно нырнуть в чуть волнующиеся океаны ее глаз. Она словно поняла, о чем он думает и подняла голову, чуть ослабив его объятия осторожным движением рук.
— Я буду звонить, как только появится свободная минута, — в который раз обещал Дмитрий, улыбаясь. Юлия кивала и все смотрела на него, словно взглядом хотела отобрать частичку его, оставить ее незаметно для себя. — Обязательно привезу тебе подарки.
— Это не важно. Главное, ты покажи все, на что способен. Я уверена, что тебя не смогут не заметить! Европу ты покорил. Да, да, не скромничай. Теперь пусть и за океаном узнают о тебе!
— Я ведь буду впервые в Америке, — заметил Рогозин. — Да еще Нью-Йорк! Десятого завершится конкурс. Думаю, с утра одиннадцатого совершить экскурсию. Когда еще представится возможность.
— И куда ты хочешь попасть?
— Времени у меня перед отлетом будет не так много, но я у тебя — жаворонок, — Юлия кивнула, вспоминая, что все время, что они были вместе, она просыпалась от аромата кофе и свежих булочек, которые он приносил на большом подносе, расписанном под Хохлому. — Так вот я начну с «близнецов».
— Торговый центр?
— Да. Там туристическая Мекка. Вообще вся эта улица, небоскребы — не верится, что скоро я буду шагать, поднимать голову, а они надо мной!
