- Неважно сегодня идете, плохо... - говорит Мельников,
глядя на карту.
- Почему плохо? - ворчливо возражает Дударев. - Неплохо идем!
- Нет, плохо, медленно.
- Почему медленно? Прошли за день четыре-пять километров и еще пройдем. Ничего не медленно, - продолжает возражать Дударев все тем же ворчливым тоном.
- И все же надо нажать. Неважно действуете!
- Почему неважно? Тринадцать орудий взяли за утро. Вот, пожалуйста!..
Дударев с торжеством кивает на задрожавшее в эту минуту оконное стекло.
- Вот из немецких бьем, из захваченных 105-миллиметровых, на предельной дальности - и по немцам! А вы говорите, плохо...
- Ну ладно, кончайте разговор, Дударев. Давай нажимай!
- Я нажимаю, - не сдается Дударев, видимо привыкший противоречить начальству. - Вот я подтянул артиллерию и нажал. Сейчас пехота пошла. Артиллерию опять подтяну и опять нажму. А пехоте что ж одной, без артиллерии? Ведь нецелесообразно. Что же нахрапом лезть? Надо сперва подтянуть, потом бить, а потом идти. А потом опять бить и опять идти... Вот и будет все хорошо.
- Ну, давайте мне пункты для бомбежки, - приказывает командир корпуса, прекращая этот разговор.
- Пожалуйста!
Дударев быстро показывает несколько пунктов на карте, которую командир корпуса тотчас же передает начальнику штаба, чтобы тот связался с авиаторами. В это время Дударову звонят из полка.
- Так, - говорит он. - Хорошо!.. Молодцы!.. Ей-богу, молодцы! - И кладет трубку.
- Еще три 105-миллиметровых орудия в полной сохранности захватили. За день шестнадцать, значит. А вы говорите, плохо!
Снова звонит телефон.
- Огонь дать? - спрашивает Дударев. - Куда? По развилке дорог? А что? Отходят?.. Сейчас дадим.
Он с картой в руках поворачивается к начальнику артиллерии.
- Вот здесь у немца орудия скопились на конной тяге. Действуйте по этому перекрестку...
Еще один звонок по телефону. Начальник штаба полка доносит, что полк выдвигается вперед на Вильхву.
- Пусть в лобовые не ходит, - говорит Мельников. - Позвоните, прикажите им левей обходить.
- Не надо звонить, - говорит Дударев. - Они и так нацелены с самого начала левее.
Входит капитан и докладывает, что взяты пленные из новой немецкой дивизии.
- Конечно, - говорит Дударев, - подбрасывают силы. Этого надо было ожидать. Надо артиллерию подтянуть.
Через пять минут выясняется, что речь идет не о показаниях пленного, а о документах, взятых на убитом.
- Ну, тогда это еще не факт, что новая дивизия, - равнодушно говорит Мельников. - Может быть, просто кто-нибудь из вернувшихся в строй раненых. Немцы теперь всех подряд хватают, кто близко к фронту попал, и сразу на передовую. Затыкают дырки всем, чем способны. Такие номера дивизий могут оказаться, каких давно и на свете нет.
Мельников поднимается, чтобы ехать в соседнюю дивизию. Я тоже поднимаюсь. Мне сказали, что на окраине деревни находится с тремя своими танками командир Чехословацкой танковой бригады. И мне его было бы очень кстати повидать.
- Я еще заеду к вам, - говорю я Дудареву.
- Хорошо.
Я выхожу на улицу. Тут же, на задворках, за церковью, наши артиллеристы действительно лупят из немецких 105-миллиметровых, выкрашенных желтой краской орудий.
- А куда они бьют? - спрашиваю я у начальника политотдела.
- Наверно, по указанным целям, - говорит он, но все-таки, усомнившись, спрашивает младшего лейтенанта: - Куда вы бьете? Не по своим?
- Нет, нам цель дали.
- Кто дал?
- Начальник штаба артиллерии.
- А куда именно вы бьете? Лейтенант называет пункт, по которому он бьет, и добавляет, что пушки бьют почти на предельной дальности - восемь километров.
- Ну, если на восемь километров бьете, - говорит начальник политотдела, - тогда наших там, безусловно, еще нет. Как со снарядами?
- Немец бросил много снарядов.
- Тогда бейте.
Мы с Альпертом едем в самый конец деревни к танкистам.
- А у нас индюшка, - с торжеством говорит водитель.
- Какая индюшка?
- Голову ей свернул и в мешок положил. Завтра пожарим, - радуется он.
Что на это ответить? Бедная индюшка уже отдала богу душу и не в состоянии посоветовать своим братьям и сестрам 'по перу' не попадаться на глаза распустившимся на трофейных хлебах водителям.
У самого последнего дома деревни встречаем чехословацкого танкиста со свежезабинтованной, подвязанной к шее рукой.
Спрашиваем его:
- Где командир бригады?
- Был тут, - говорит он с легким акцентом. - Но уже пять минут уехал. Может быть, вы его догоните.
- А где штаб вашей бригады? - спрашиваю я.
- Километров за шесть в тыл отсюда.
Ехать в штаб бригады, назад, нет никакого смысла.
Выехав из деревни, проезжаем полкилометра. Дорога идет по узкой лощине. Бой слышится теперь с двух сторон. С одной примерно в километре, а с другой, судя по звукам автоматной и пулеметной стрельбы, еще ближе.
Выскакиваем на гребень холма. Впереди плохо видно. Примерно в километре горят дома, над ними стоит сплошной дым, и к этому дыму подходят три танка. Должно быть, это и есть танки уехавшего туда командира бригады.
Я злюсь на себя, что не добрался до этого командира бригады на полчаса раньше, и с досады готов ехать вслед за танками. Но Альперт с решимостью человека смелого и именно поэтому не боящегося проявить там, где, по его мнению, следует, осторожность, настаивает на том, чтобы мы не ехали.
Поспорив с полминуты, я после иронического замечания Альперта, что командир танковой бригады, очевидно, случайно оставил свой 'виллис' здесь, а сам уехал вперед не на 'виллисе', а на танке, соглашаюсь, что Альперт прав, и мы поворачиваем обратно мимо каких-то развалин и лежащих около них убитых немцев.
Когда я возвращаюсь, Дударев кончает бриться. Он одновременно добривается, дает разные повседневные, не слишком существенные указания и разговаривает со мной.
Разговор почему-то заходит об остающихся и не остающихся жителях.
- Среди остающихся тоже есть сволочи, - говорит Дударев. - Фольксдойче! Один такой сегодня утром убил моего начальника связи. Шел мимо дома, а тот из винтовки с чердака - и наповал. Ну, мы его вытащили, и я сказал, чтобы расстреляли к черту.
- А вы его допрашивали?
- Да, несколько слов сказал с ним. Он признался, что из немецкой полиции. Да и форма на нем была полицейская, и на рукаве повязка со свастикой. А долго разговаривать мне с ним было некогда. Расстреляли его.
- А кто у него был там в доме, из семьи?
