подойдем вплотную к реке, то не там, так здесь можем прорваться через нее. Вот они и хотят помотать нас еще до подхода к реке. Переправу через нее будет готовить нелегко, значит, нужно подойти к реке и остановиться, потом готовить... Поэтому немцы и стараются задержать нас до подхода к реке. В этом весь смысл!
Оторвавшись от разговора со мной, Москаленко дал приказание артиллеристам бить по каким-то двум дотам на высоте 247.
- Целый день не можем взять сегодня эту высоту, - сказал он. - Хорошо хоть, что сегодня южнее ее прорвались к рокадной дороге. Немцы по ней взад и вперед гоняли свои танки, а теперь уже гонять не могут. Одни танки у них южнее, другие севернее, а середина дороги у нас. Маневрировать танками они уже не в состоянии.
В ответ на мой вопрос, куда лучше поехать завтра с утра, Москаленко посоветовал поехать в корпуса Бондарева и Мельникова.
- Они все-таки в общей сложности почти 200 орудий захватили и 2000 пленных. На 2000 пленных, считайте, 4000 убитых, на 6000 пленных и убитых, по самым скромным подсчетам, приходится еще столько же раненых. Значит, общие потери 12000. Для немцев сейчас и здесь это серьезные потери. Они сильно побиты. Но утешаться этим рано. Задача еще не выполнена.
К командующему вошел генерал-майор авиации с красивым и грубым лицом старого фельдфебеля. Лицо было перерезано глубоким шрамом.
Между ним и Москаленко начался разговор о том, что сегодня ночью надо бомбить у немцев район переправ и освещать мосты, выясняя, какое там движение идет ночью.
- Как у вас там, канделябров достаточно? - спросил Москаленко у авиатора. - Так пусть всю ночь светят! Чтобы, когда немцы будут ночью идти и ехать по мостам, чтобы не споткнулись, чтобы гвозди объезжали. В общем, чтоб нервничали Понятно? - перестав улыбаться, серьезно сказал он. И показал на карте пункты, которые надо бомбить завтра с утра.
- Но я пока еще не знаю, сколько будет работать у вас нашей авиации, сказал генерал-майор. - Командующий фронтом приказал готовить авиацию для Гречко.
- А она будет у него действовать? - спросил Москаленко.
- Должна завтра действовать. Пока еще окончательной команды нет, но должна.
- Ну, так если будет там действовать, сколько же вы мне дадите? спросил Москаленко.
- Тогда дадим ему четыреста пятьдесят вылетов, а вам сто пятьдесят. Столько, сколько понадобится для прикрытия всего вашего района.
- Хорошо, - сказал Москаленко. - Но если он не пойдет завтра наступать, вы должны мне дать четыреста.
- Хорошо, я доложу, - сказал генерал-майор.
Было уже темно. Москаленко собрался ехать в штаб испросил меня о моих планах. Я сказал, что тоже сейчас поеду в Пщину.
- Раз так, поедемте вместе, - сказал Москаленко.
- А Гречко будет завтра наступать? - спросил я.
- Очевидно, - сказал Москаленко. - Что, хотите поехать туда?
Я сказал, что да, если завтра там будут наступать, то я поеду.
- Что ж, приедете к нам в штаб армии, узнаете у Воробьева, он вам скажет все точно. Может быть, еще ночью скажет, а в крайнем случае, завтра утром.
Москаленко пригласил меня к себе в машину, и мы поехали вместе с ним и с Епишевым. По дороге говорили на разные житейские, невоенные темы, и в этом желании оторваться на время от разговора о войне, и в самом тоне этого разговора чувствовалась накопившаяся усталость пяти дней наступления.
К начальнику штаба армии я попал около двенадцати часов ночи. Воробьев работал. Я спросил у него, будут ли завтра наступать соседи.
- Сейчас, - сказал он и, с трудом встав со стула, пошел. В последние дни у него разыгралось острое воспаление почек, он мучился, но работы не бросал.
Позвонив командующему воздушной армией генералу Жданову, Воробьев удостоверился, что соответствующие приказы в действиях авиации на завтра отданы и, следовательно, соседи будут наступать.
После этого я, с разрешения Воробьева, дозвонился от него члену Военного совета 1-й гвардейской армии генералу Исаеву и договорился, что еще с ночи приеду туда, где он сейчас находится.
Добрался я до него к половине третьего ночи. Исаев уже лег спать, назначив подъем на четыре утра, а мне в одной из двух комнат занимаемого им маленького домика была заботливо приготовлена койка. Я стащил сапоги и не раздеваясь, с наслаждением растянулся на ней.
Но едва заснул, как услышал разговор по телефону. - Слушаю, - громким, но сонным голосом говорил Исаев. - Да, так точно, товарищ генерал-полковник. Так точно, в четыре. Есть. Хорошо.
Судя по этому звонку среди ночи, я понял, что Исаеву не давал спать Мехлис. Исаев ворочался за стенкой, и я тоже минут пятнадцать не мог заснуть. Заснул в три часа. Спать оставалось час...
Записная книжка за 29 марта 1945 года.
...Исаев разбудил меня ровно в четыре. К пяти ему нужно было попасть на перекресток дорог, где он должен был ждать Мехлиса и уже с ним ехать дальше, на наблюдательный пункт.
Наступление отменено не было. Артподготовка назначалась на девять утра.
В пять часов десять минут мы стояли на перекрестке, где та дорога, по которой мы проехали, сходилась с другой, знакомой мне. Она была проложена по железнодорожной насыпи, и мы когда-то ехали по ней вместе с Петровым.
Мехлиса прождали минут сорок. Наконец он подъехал. Поздоровался с Исаевым, потом со мной.
- Здравствуйте, - любезно сказал он мне. - Даже в темноте вас узнал. У меня есть место, могу вас посадить к себе.
Я ответил, что у меня уже есть место в 'виллисе' у Исаева. Но Мехлис все-таки предложил мне пересесть к нему и для этого пересадил одного из своих автоматчиков на шедший вслед за ним 'виллис'.
Мы влезли в закрытую машину, которая вначале показалась мне переоборудованным 'доджем', и я высказал эту догадку.
- Это не 'додж', - сказал Мехлис. - Это ГАЗ-63, две пары ведущих, а мотор с Т-70.
- А кузов? - спросил я.
- Кузов с обыкновенной 'эмки'. Я давно езжу на этой машине.
И я вспомнил, что видел раньше если не эту самую, то очень похожую на эту машину. Мехлис приезжал на ней на Керченский полуостров, и я видел ее там. Вспомнив все связанное с Керчью, я, однако, промолчал, не стал говорить, что видел его машину раньше. Какое-то время мы ехали молча. Потом Мехлис повернулся и спросил:
- Вы знаете, что у нас новый командующий фронтом?
- Знаю, - сказал я.
- Вы были у Ивана Ефимовича?
- Был, - сказал я. - Позавчера ездил к нему прощаться.
- Что он вам говорил? Ну, откровенно.
- Ничего он мне не говорил, - сказал я. - Говорил о ходе операции и на всякие отвлеченные темы. А на основную тему, о которой вы спрашиваете, ничего не говорил. А я, само собой разумеется, не спрашивал.
- Н-да, - протянул Мехлис после долгого молчания.
- Я просто ездил к нему проститься и поблагодарить за гостеприимство, сказал я.
- А вы давно его знаете? - спросил Мехлис.
- Да. Он, по-моему, очень хороший человек.
- Да, - сказал Мехлис с какой-то особенно сухой нотой в голосе. И мне показалось по этой ноте в голосе, что он принуждает себя быть объективным. Он добрый и общительный человек. Он, это безусловно, один из лучших у нас специалистов ведения горной войны. Это он знает лучше многих других. Может быть, даже лучше всех. Но он болезненный человек. Знаете вы это?
