В этот день, сидя на террасе, он печально смотрел в зеленую чащу своего чудного сада, мысленно называя себя самым несчастным мальчиком на свете. Вдруг он заметил Мамуда с его тяжелым джамелем, и в капризной головке маленького паши мелькнула странная мысль. Он захлопал в ладоши. На его зов пришел невольник.
— Ахмед, — сказал Ибрагим, — ты видишь этого джамеля?
Негр поднес руку к груди.
— Я хочу покататься на нем. Вели уаледу тотчас же привести его сюда.
— Хорошо, господин. — Невольник ушел.
Как только Мамуд ввел верблюда, Ибрагим сбежал с террасы. Не обращая внимания на погонщика, он подошел к животному и два раза ударил его палочкой по коленям.
Верблюд по привычке подогнул ноги, и маленький паша уселся на его спину. Тогда джамель поднялся и зашагал. Сначала все шло хорошо. Ибрагиму нравилось качаться на верблюде и смотреть, как его длинные ноги тяжело ступают по аллеям. За джамелем шла толпа слуг, готовых исполнить любое желание своего господина. На балконе дворца появились две дамы — мать и тетка Ибрагима. Они смеялись до слез, видя новую затею маленького паши. Мамуд вел верблюда. Но вскоре Ибрагиму надоело ехать медленно, и он приказал поторопить тяжелого джамеля. Мамуд ударил верблюда, тот побежал, не особенно быстро, но сильно подкидывая Ибрагима, который взлетал высоко и всякий раз падал на ковровый чепрак.
Сперва маленький паша смеялся и старался поднять джамеля в галоп, думая, что это будет спокойнее, кроме того, ему хотелось ехать быстро. К несчастью, верблюд Мамуда не мог быстро бегать. Он стал только подскакивать повыше, остальное же было не в его силах.
Рассерженный, весь красный и недовольный Ибрагим подгонял верблюда криками и бил его. Наконец, увидев, что ни то, ни другое не ведет ни к чему, он позвал Мамуда и с бешенством велел ему заставить животное идти галопом. Мамуд, и без того удивленный необыкновенной рысью своего верблюда, стал для вида покрикивать на него, но отлично знал, что джамель не в состоянии бежать быстрее.
— Где же твоя палка, погонщик? — закричал Ибрагим.
— Я никогда не беру ее с собой.
— Глупый бык! — прервал его маленький паша. — Какой же погонщик ходит без палки? Ну, довольно.
Вероятно, верблюд тоже подумал, что «довольно». Он стал на колени, чтобы спустить с себя, как ему казалось, несносную муху. Но эта муха была рассержена, и у нее было жало.
— Вот тебе, вот тебе, неповоротливый верблюд! — кричал Ибрагим, колотя железным острием своей палки по голове бедного животного. — А вот это тебе, — прибавил он и стал бить Мамуда, который старался защитить своего четвероногого товарища.
Маленький погонщик закрывал лицо руками, но не противился ударам. Мамуд сознавал, что он сын простого феллаха, а Ибрагим — наследник знатного турка.
— Теперь убирайся, собака! — крикнул наконец маленький паша.
Это происходило в глубине сада. Чтобы вернуться к главным воротам, Мамуду нужно было пройти по аллее мимо маленького паши. Ни верблюд, ни мальчик не хотели снова почувствовать на себе удары его палки, и ни один из них не двигался. По крайней мере так показалось Ибрагиму. Ему понравилось, что мальчик и верблюд боятся его, и он залился громким хохотом.
Ибрагим отошел в сторону, чтобы пропустить Мамуда, и неожиданно кинул ему два золотых меджидье. Блестящие монеты упали в пыль. Погонщик с радостью поднял их и положил за пазуху. Несмотря на все, он был благодарен маленькому паше, так как знал, что его старуха-мать, больной отец и малютка Фатьма долго проживут на эти деньги.
В саду маленького паши красовалось много лимонных, апельсиновых и других плодовых деревьев, финиковых и кокосовых пальм, бананов и т. д. Светлый ручей поил траву и цветы, и его прозрачная вода журчала по белым камешкам.
В часы отдыха Ибрагим любил лежать на берегу этого ручья, слушать его журчание или дремать. В это время его рабы радовались, так как бывали избавлены от капризов избалованного мальчика.
Желая отдохнуть от катанья на джамеле, Ибрагим лег под густые ветви. Вдруг он услышал шорох и поднял веки. Шагах в десяти от него стоял буйвол и пристально смотрел на него. Ибрагим изумился, не понимая, как могло это громадное животное пробраться к ручью, когда даже ему самому приходилось сгибаться до земли, чтобы пролезть под ветвями густых деревьев.
И вдруг буйвол заговорил:
— Светлость, — произнес он с поклоном. — Мне нужно попросить у тебя великой милости.
Почтительно склонив голову, буйвол ждал позволения продолжать говорить.
Изумленный маленький паша махнул рукой.
— Светлость, — продолжал буйвол. — Когда, бывало, я с трудом тащил тяжелый плуг, я часто имел честь видеть тебя на коне, быстром, как мысль. Мужчины и женщины восхищались искусством смелого наездника. Молодые городские беи с завистью смотрели, когда ты обгонял их, как молния обгоняет ветер…
— Правда, видел? — спросил Ибрагим. Он был очень доволен речами буйвола и даже перестал удивляться, что животное говорит по-человечески. Буйвол припал на колени и продолжал:
— Раз, когда я вез к Каиру телегу, полную нечистых остатков, я заметил твою светлость на превосходном хаджиме, стройные ноги которого поднимали легкие вихри пыли. Лучи солнца освещали твой путь, и твоя светлость пронизывала пространство, как бриллиантовая стрела.
— Продолжай! Знаешь, для буйвола ты говоришь совсем недурно.
— Раз на Муски народ теснил друг друга. Я, тяжелый, неуклюжий, никак не мог пройти вперед. Вдруг, точно по волшебству, улица очистилась, и на середине ее показался ты на белом красивом осле, покрытом блестящей золотой парчой. Все восхищались тобой и им. Я слышал, что многие знатоки оценивали его по крайней мере в четыре тысячи пиастров.
— Я этого не помню, — ответил маленький паша, — но, конечно, осел стоил столько, сколько ты говоришь.
— А мулы, мулы твоей светлости! — продолжал буйвол. — Они черны, как ночь, с глазами яркими, как звезды! А экипажи твоей светлости! Кареты, коляски, виктории, привезенные из европейских стран. Ах, я очень часто видел, как ты чудесно правил лошадьми или мулами…
— Хорошо, хорошо, — сказал маленький паша, — о чем ты хочешь просить меня?
— Мне хочется поскорее высказать просьбу, а между тем я боюсь, что она, покажется тебе дерзкой, — ответил буйвол.
— Говори, говори, я расположен к тебе.
— Я некрасив, светлость…
— Правда, — со смехом сказал Ибрагим, — но ты по крайней мере скромен.
— Я должен быть скромен. Я знаю, что у меня неуклюжее тело, мозолистые ноги, ужасный горб на спине, длинные рога на сжатом черепе, глупые глаза, вечно мокрый нос. А как неприятно и сильно пахнет моя шкура… Между тем я питаю честолюбие…
— Чего ты хочешь?
— Я хочу иметь честь и счастье пронести тебя на моей спине… Ну, наконец, просьба высказана.
— Ты хочешь, чтобы я сел на тебя, буйвол? Да ты с ума сошел! — с презрением сказал маленький паша.
— Ах, — со вздохом заметил буйвол, — я должен был ждать отказа. Я заслужил его. Однако я думал…
— Что именно?
— Что милостивый паша, который, имея столько благородных животных.
соблаговолил в виде каприза сесть на горб тяжелого джамеля, может быть, решится осчастливить и бедного буйвола.
— Вот странная фраза. О каком верблюде говоришь ты?
— О джамеле Мамуда, на котором только что изволил кататься милостивый паша.
— Кататься! Он еле шел, мне пришлось исколоть ему всю голову и всю морду острой палкой, чтобы заставить обойти сад. Противное глупое животное. Ты лучше его. Правда, ты тяжел и неуклюж, зато ты
