2
Хлюпая на короткой волне, «Морской цыган» держал курс на северо-восток. Аромат тиковых досок палубы, на которых вытянулся в тени надстройки Йот, щекотал ноздри. Сверив по компасу направление на Мекку, малаец, полузакрыв глаза и вывернув ладони, творил молитву. Рулевой тычками в штурвал подправлял ход, сидя на корточках и поглядывая через дверь рубки. Из-под махровой тряпицы, кутавшей голову, сверкали глаза. Яркое, бесцветное солнце сплавляло воздух и море в единое раскаленное вещество.
Трое суток хода до места высадки давали Йоту долгожданную возможность отоспаться и оглядеться. Два дня перед этим он практически не смыкал глаз. Усталость тяжелила веки, вжимала голову в надувную подушку, брошенную Нюаном из надстройки, где он готовил еду. Несло дымком очага и керосином, запахами разваренного риса и лангуст с молодыми побегами бамбука.
Хозяин «Морского цыгана» готовил только себе. Надстройка служила ему домом, куда матросам ход заказан. Спали они, где удобнее спалось, и ели, что прихватывал с берега каждый. Лишь пресная вода в пластиковых канистрах считалась общей. Нюан был буддистом, Абдуллах — мусульманином, мокен с женой поклонялись воде, огню и небу, поэтому составить семью, как это складывалось на каботажных джонках и сампанах, они не могли, Йот не имел съестного вообще.
Но не о еде были думы. Томило: узнал или нет его Цзо? Ловушка, в которой Йот оказался, в конечном счете распахнется, если он, Йот, оплатит свободу той ценой, которая назначена. Однако, ставя капкан наугад — кто попадет из морского «братства», неважно, лишь бы попал, — Цзо, возможно, если он вспомнил настоящее имя Йота, выиграл. Он получал возможность манипулировать Йотом сколько захочет, ибо в этом случае знал, что у Йота есть брат, единственный родственник в этом мире. Брат, с которым в огромном Бангкоке может случиться все, что угодно. Так вспомнил или не вспомнил?
...Летом 1973 года рядовой войск особого назначения Палавек, как звали до 1979 года Йота, щурясь на утреннем солнце, доедал вторую пиалу кенсонпа — рыбного супа в передвижном ресторанчике на рынке лаосского города Луангпрабанг. Двое других солдат предпочли курицу в красном соусе, поправляя мешавшие есть длинные козырьки зеленых бейсбольных кепи с фиолетовыми надписями «Тайская армия», они рвали зубами жгучее мясо посреди базарной толкотни. Карабины, пояса с подсумками, флягами и лопатками, против обыкновения, побросали без присмотра там, где среди расплющенных сигаретных коробок и бутылочных пробок ползали бесштанные дети. Война для троих кончилась, каждый на свой вкус наслаждался благами мира.
Палавек и с превосходством, и с завистью наблюдал за товарищами. Крестьяне, чьи родители задолжали ростовщикам, перекупщикам и банку, они-то хорошо знали, чего хотят. В нагрудном кармане лежал в целлофане чек на тысячу двести долларов — 24 тысячи бат! Куча денег составляла годовое жалованье за «труды» в лаосских горах.
Университет в американском штате Мичиган изобрел автоматизированную дистанционную систему для обнаружения противника по изменению естественных шумов, издаваемых насекомыми в горных лесах. Насекомые, как разъяснил сержант, иначе ведут себя, если вражеский взвод на привале разом... справит нужду. Рота Палавека, экипированная в камуфляжные куртки и брюки, продиралась по склонам и ущельям, вкапывая «кусты» и «деревца», начинавшие едва заметно корродировать к концу сезона муссонных ливней. Металлические штыри, подделанные и подкрашенные под растительность так, что и в двух шагах не отличишь от подлинных, служили антеннами, которые, уловив «ценную информацию насекомых», передавали сигналы на авиационные базы. Что происходило на той местности потом, видеть не приходилось... Давя москита, солдаты приговаривали: «Извини, дорогой информатор»...
Накануне получки, вечером, высадившись на замусоренном берегу с мониторов, доставивших роту по Меконгу в Луангпрабанг, Палавек отправился размяться. Оранжевые покрывала бонз, черные комбинезоны летчиков в увольнении, форменки королевских гвардейцев, неуклюже проводивших развод караулов у золоченых ворот, пятнами врезались в сероватый, словно бы тронутый временем вид древнего города, улицы которого походили на коридоры из монастырских стен. На вогнутых трехскатных крышах пагод полыхали пожары багровых солнечных отблесков. Холм Фуси, господствующий над Луангпрабангом, мерцал лампочками расцвечивания, путавшимися с первыми бледными звездами. Уходя от криков чумазых детей беженцев, согнанных в город бомбежками в горах, Палавек забрался туда, где ощутил себя впервые за год армейского существования в одиночестве, — на макушку холма.
Другой Палавек в незапамятные времена уселся в корзину; надвязывая веревки, жители города опускали его в лаз, ведущий к центру земли. Как раз там, где сидел Палавек нынешний, — на холме Фуси подле часовни с барабаном. По пути смельчак наткнулся на самородки золота. Несколько образцов он опрометчиво поднял наверх, а затем день и ночь по требованию луангпрабангцев, грозивших бросить его на произвол судьбы в недрах, отгружал драгоценный металл. Когда самородки исчерпались, неблагодарные завалили отверстие осколком скалы. Но Палавек выбрался на волю, поскольку обладал магическим влиянием на духов — хранителей таинственной дыры...
Палавек из старинной легенды, овевавшей таинственностью вершину Фуси, вдохновлял Палавека, рядового 62-го батальона таиландских войск особого назначения. Только нынешний не уповал ни на Будду, ни на духов. Глядя на затихающий внизу город, окрашенную закатом реку, в которой, словно в раскаленном металле, плавились хищные силуэты мониторов, мечтал: «Выучусь на эти деньги, стану инженером или адвокатом, будущее обеспечу». Мысли такие давно стали словно молитвой. Загнивая в болотах в сторожевом охранении, в дозорах на извилистых тропках вдоль пропастей близ вьетнамской границы, в бараке среди грубых и малограмотных товарищей, он рисовал в воображении, как поступает в университет, какой будет жизнь среди начитанных и остроумных друзей, известных стране профессоров. Только этим оправдывалось прозябание в наемниках, только этим... Однажды лейтенант и советник-американец, определяя направление броска по карте, произнесли звучное название — Персиковый тракт. Персиковый тракт! Именно так назвал Палавек путь в будущее...
До армии предпринимал он попытки попасть в университет. На двенадцать тысяч мест набралось пятьдесят тысяч охотников. С подготовкой в дешевой школе нечего было рассчитывать на победу в конкурсе. И требовались деньги, чтобы продержаться все годы учебы, да еще два-три последующих для поисков работы — на государственной службе или в частной фирме. После смерти отца-юриста, который обслуживал, держателей забегаловок, Палавек полагался лишь на себя. Рассчитал: год в частях особого назначения, пять — в университете, еще три — в поисках места...
В расположение части Палавек вернулся поздно. Через ворота, опутанные поверху проволокой, на окраинную улочку из казарм, крытых гофрированным железом, неслись вопли и пение. Последнюю ночь в Лаосе «желтый тигр» — так называли этих наемных солдат — Палавек не сомкнул глаз. Не из-за буйного загула товарищей. Мечты, вернувшиеся на холме Фуси, становились явью.
И вот на рынке он ест суп в ожидании грузовика, который отвезет его на аэродром. Затем — полет до базы Саритсана на таиландской территории, демобилизация и окончательный расчет с американцами, двадцать миль машиной до города Питсанулок. А там по железной дороге в Бангкок, где ждет брат, работающий коридорным в гостинице «Петбури».
Летели на старом транспортнике с открытой для прохлады дверью. В проеме тянулись белесое от жары небо, растрескавшиеся, словно кожа слона, поля. Иногда поднимались снизу медленные дымы. Жгли солому не вызревшего в засуху риса, и костры напоминали сигналы бедствия, которые «желтые тигры» подавали в горах. У двери сидел на затащенном в самолет мягком кресле сержант-бортмеханик. Пулемет, установленный на турель, свешивался стволом наружу. На полу в каске-шлемофоне желтели тронутые сыпью бананы.
На базу Саритсана Палавек прибыл пьяным. Напились в самолете вопреки правилам. Но экипаж знал, что эти солдаты свое отвоевали. Лейтенант-артиллерист, при котором формально состояли демобилизованные, тоже приложился к бутылке — за собственный отпуск. Хохотали на любое словечко и пили, поскольку остались живыми.
Палавек считал, что войну-то уж он видел во всех обличьях. На базе же она открылась совсем неизвестной стороной. Километрами тянулась за окном автобуса панорама заграждений из колючей проволоки, бетонных вышек с броневыми плитами и грудами зеленых кулей с грунтом, зон прожекторов,
