выйти пикантной. Назовем, например, так: «Проект МАПРС на грани краха!» — по-моему, неплохо, особенно если слово «проект» дать петитом, а все остальное покрупней! А, Майкл?! Ну да я в твои дела не суюсь. Вопросы есть?
— Один, сэр! Почему вы так уверены, что я полечу?
— Брось шутить, Майкл! Ты славный малый и мне нравишься, но всему есть предел. Вспомни свою аферу с материалом по транснациональным корпорациям, тебя же просто выкинули на улицу. Кто тебя подобрал? Во второй раз работу найти не удастся, особенно с твоими запросами. Хочешь быть независимым американским репортером — будь, но материал давай... Молчишь, ну и прекрасно! Да и дельце-то как раз по тебе. И помни, старина, — голос главного потеплел, — мы тебя высоко ценим!
Еще из офиса Варга позвонил домой и попросил жену приготовить все необходимое. Он всегда помнил ее глаза, они были точь-в-точь такие же, как у дочери, и эти четыре укоризненных глаза смотрели на него, когда он переступал порог квартиры. Пропала экскурсия в средневековый замок, пропал дружеский обед — и Шандор чувствовал себя виноватым.
Выйдя из подъезда, он оглянулся. Высоко над ограждением балкона появились две головки, и Варга помахал им рукой. Улица была пуста, и только какая-то чопорная старуха прогуливала двух карликовых пуделей. Именно из-за тишины и патриархальности Шандор и выбрал этот район города для проживания.
Хартнер ждал его в машине. Аккуратно сложив газету и убрав ее в боковой карман двери, он, не глядя на Варгу, включил зажигание, и «фольксваген» сорвался с места. До вылета оставалось немногим больше часа. Шандор знал, что Хартнеру часто бывает одиноко — дети выросли, с женой он расстался, — но упрямый англичанин так никогда и не принял его предложение прийти посидеть вечерок в домашней обстановке. Он готов был встречаться в ресторане или где угодно, но, следуя странной логике, никогда не переступал порога квартиры Шандора.
За окном машины замелькали окраины, вереница рекламных щитов, выплыла и осталась сзади большая торговая площадь с оптовыми магазинами под фирменными вывесками. Педаль газа все ближе прижималась к полу, и на лице Хартнера начала появляться улыбка. Он всегда утверждал, что скорость успокаивает его и веселит душу. По сторонам автобана тянулись бесконечные поселки, своими домами и аккуратными магазинчиками больше похожие на маленькие города. Хартнер начал тихонько насвистывать, Варга закрыл глаза — впереди ему предстояла долгая дорога, но думать о ней не хотелось, и мысли сами собой возвращались к дому.
Часы на диспетчерской башне аэропорта показывали начало седьмого, когда автоматические двери зала отлета раздвинулись и пропустили двух мужчин. Варга подошел к стойке авиакомпании и заговорил с девушкой в голубой униформе. Хартнер сразу направился в бар. Через несколько минут оба сидели на высоких табуретах у стойки и потягивали апельсиновый сок. В полутемном зале было малолюдно, откуда-то доносилась приятная ненавязчивая музыка. Шандор молчал.
— И все-таки вы зря согласились...
— Не стоит об этом. — Варга закурил и, выпустив облако ароматного дыма, спросил Хартнера: — Вы когда-нибудь встречались с человеком по имени Макклоски?
— Давно. — Хартнер не спешил продолжать. — Тот Макклоски, наверное, уже спился, хотя малый и неплохой. Впрочем, фамилия не редкая...
— А Мадзини, что он собой представляет?
— Вам лучше знать. — Хартнер допил сок и посмотрел на Варгу. — Как-никак вы с ним в одном департаменте работаете, не я.
Кабинет директора коммерческого отдела «Мед-Инко» был огромен и пуст. Много раз Вебер собирался оживить интерьер, выкинуть старый, огромных размеров стол, но каждый раз что-то мешало. Потом, по прошествии времени, он окончательно привык к обстановке и уже не замечал ее. Слишком устал, чтобы видеть что-то, кроме этой проклятой работы.
Вот и последнее звено! — Вебер закрыл папку, откинулся на спинку кресла и бездумно посмотрел в окно. Там, за, поглощающим шум стеклом, в раскаленном уже с утра воздухе качались и плыли сотни таких же окон, Вебер ненавидел эти окна. В холод и дождь в них жила тоска, в жару их затягивали бельма серебристой отражающей пленки — и тогда ему казалось, что за ним незаметно наблюдают, он почти физически чувствовал под лопаткой перекрестье прицела. В такие дни, когда его одолевали приступы страха, он старался держаться в глубине комнаты, будто в случае чего это могло помочь.
Странно устроена жизнь, думал Вебер. Еще год назад только от того, чтобы прикоснуться к этому досье, он прыгал бы от счастья. Теперь он прочел его, ну и что изменилось? «Степень доверия», — ответил он сам себе. Его причислили к элите, к тем немногим, кто знал, что происходит, от которых зависела судьба фирмы. И, может быть, даже не только «Мед-Инко», но и той, другой, что как гигантский спрут обхватила корпорацию, тонко прочувствовав ее болевые точки. Да, он, чужак, удостоился великой чести!
Вебер был одним из тех немногих, кто прошел вместе с «Мед-Инко» путь длиной двадцать лет. Он был ее историей, живым свидетелем подъема и роста маленькой и незаметной когда-то фирмы по производству медикаментов. Конечно, он понимал, что ему повезло. Не погибни Брюкнер в той дурацкой, случайной перестрелке, они мариновали бы его еще годами. Теперь же он на коне! Знает, что стоит за фасадом респектабельной, благополучной фирмы, как знали или подозревали те щелкоперы, что за доллары не жалели красок, расписывая новое экономическое «чудо». Бумага все терпит. Они боялись писать правду. А он, он не боится? Ожидание несчастья зародилось у него с тех самых пор, как он начал понимать, что в их игре не все чисто. Все эти годы предчувствие росло, и вот теперь, когда он достиг того, к чему шел столько лет, несчастье настигло его!
Вебер встал, закурил. Кондиционер монотонно жужжал, и это раздражало, как, впрочем, и все остальное... Господи, сколько лет жизни провел он в этих стенах! На улице, наверное, жара под тридцать, а его знобило.
Вебер взял себя в руки и, привычно сосредоточившись, уселся в кресло, придвинул к себе папку. Это был его триумф, и он хотел насладиться им сполна. Колонки цифр, сухие строчки — все это было ему знакомо и уж по крайней мере не составляло секрета. Неизвестный ему эксперт всего лишь подобрал и изложил в хронологическом порядке факты и цифры, сделал общие выводы, предоставив читающему принимать окончательное решение.
Нет, не содержание папки, а момент времени, когда ему дали возможность с ней познакомиться, — вот в чем проявилось высшее доверие! Этой папкой его лишили выбора, теперь он не может отказаться лететь в такую дыру, даже заведомо зная, что это пусть последняя, но проверка. Впрочем, Вебер усмехнулся, почему не оказать доверие осужденному пожизненно! Взгляд его скользил по строчкам, но мысленно он был уже далеко, там, где на вершине холма за высоким сплошным забором стоит большой белый дом.
...Если подняться по ступенькам, пройти через пустой холл, то попадешь в овальную комнату, отделанную безликим белым пластиком. Все стоит в ней ровными рядами, и только пальма в привернутой к полу кадушке... Это был дикий, звериный крик! Она, его единственная дочь, требовала укол, всего один укол, последний! Она билась и рыдала, умоляла и угрожала, и он видел, как двое санитаров, разматывая на ходу смирительную рубашку, скрылись за высокой дверью. Он не выдержал, убежал...
Строки расплывались у него перед глазами, но он заставлял себя вчитываться в слова, пытаясь понять их смысл.
А мысли были там, с дочерью. Кто же приучил ее? Где она брала деньги? Ведь это безумно дорого. Не меньше ста долларов в день. Кто занес в его дом бациллу «белой смерти»? Всю жизнь, с самого детства, он оберегал свою девочку, контролировал каждый ее шаг. Не уберег!
Резко поднявшись, метнулся к бару. Бутылка быстро пустела. Вебер с ненавистью посмотрел на телефон. Скоро зазвонит. Ну и пусть. Он не боится услышать то, что слышал в это время уже который день. Голос жены будет спокоен, нарочито спокоен: «Нет, Джони, все по-прежнему. Да, Джони, врачи говорят — надежда есть. Нет, Джони, колоть не перестали, боятся кризиса. Нет, Джони, тебе приезжать не стоит».
Вебер захлопнул папку, на обложке которой красовалось единственное слово «героин», взял свой изящный чемоданчик и, будто прощаясь, на мгновение замер у двери.