швейцарец не остановился бы, пока его ноги несли.
— А что сделалось с герцогом?
— Карл удалился в Бургундию, подобно вепрю, почувствовавшему острие рогатины и который больше разъярен, чем ранен; но говорят, что он угрюм и задумчив. Другие рассказывают, что он собрал свою разбитую армию, присоединил к ней новые войска, так что мы можем ожидать еще работы. Но вся Швейцария присоединится к нам после такой победы.
— А отец мой с ним? — спросил Артур.
— Конечно, он искренно старается заключить со Швейцарией мир. Но ему это вряд ли удастся. Карл безрассуден, а наши земляки теперь гордятся своей победой и имеют на это полное право. Несмотря на это, отец мой все опасается, что такие победы и такие сокровища переменят наши древние обычаи и что земледельцы покинут свои плуги для того, чтобы сделаться солдатами. Он много об этом говорит; но почему деньги, вкусные кушанья, хорошее вино и тонкое платье могут столько повредить нам, этого мой бедный ум не постигает; и многих людей поумнее меня это затруднило бы. За твое здоровье, друг Артур. Это вино бесподобно!
— Отчего же вы так поспешили с вашим генералом, принцем Феррандом, приехать сюда? — спросил Артур.
— По правде сказать, ты явился причиной нашего приезда.
— Я? — спросил Артур. — Каким это образом?
— А вот каким: пронесся слух, что вы с королевой Маргаритой стараетесь уговорить этого старого волынщика, короля Рене, чтобы он уступил свои владения Карлу и отрекся бы от Ферранда, отстаивающего свои права на Лотарингию. Вследствие этого герцог Лотарингский послал сюда человека, которого ты очень хорошо знаешь — то есть ты знаешь не его, а некоторых особ из его семейства, — с тем чтобы расстроить ваши замыслы, воспрепятствовать уступке Карлу Прованса и обеспечить Ферранду законность его прав на Лотарингию.
— Клянусь местью, Сигизмунд, я тебя не понимаю, — сказал Артур.
— Уж такая моя горькая участь, — возразил швейцарец. — У нас дома все говорят, что я ничего не понимаю, а скоро начнут утверждать, что и меня никто не понимает. Итак, говоря без обиняков, это был мой дядя, граф Альберт Гейерштейнский, брат моего отца.
— Отец Анны? — вскричал Артур.
— Точно так, наконец ты догадался.
— Но я никогда его не видал.
— Все равно: это такой человек, которому в чужих делах известна вся подноготная; о! Он недаром женился на дочери Саламандры!
— Полно, Сигизмунд, неужели ты веришь таким нелепостям? — прервал его Артур.
— Рудольф говорил мне, что и ты не менее меня был изумлен ночью в Графслусте, — заметил Сигизмунд. — Дядя мой имеет у себя волшебные книги из Арнгеймской библиотеки, и говорят, будто бы при содействии неведомых сил он может мигом переноситься из одного места в другое. Однако, несмотря на все свои таланты и средства, он не слишком преуспел в жизни, так как вечно находится в хлопотах и в опасностях.
— Мне мало известны подробности его жизни, — сказал Артур, подавляя в себе сильное любопытство узнать о нем более, — но я слышал, что он оставил Швейцарию и отправился к императору.
— Да, — отвечал швейцарец, — и тогда он женился на молодой баронессе Арнгейм; но впоследствии он впал в немилость у императора и у герцога Австрийского. А поскольку говорят, что нельзя жить в Риме, будучи в ссоре с папой, то дядя мой счел за лучшее переправиться через Рейн и искать себе убежища при дворе Карла Бургундского, который охотно принимал к себе выходцев из всех земель, лишь бы только они имели графские или баронские титулы. Дядя мой был им принят очень благосклонно, но в продолжение последних двух лет эта дружба охладела. Альберт вступил в одно из тайных обществ, не одобряемых Карлом, который так прогневался на моего бедного дядю, что он принужден был постричься в монахи для спасения своей головы. Но, несмотря на произнесенный им обет, он не утратил своей врожденной кипучей энергии и столько настроил прежнему своему покровителю козней и преград, что раздраженный Карл искал только предлога задержать его и казнить. Но дядя мой говорит, что не боится его и что, несмотря на свое герцогство, Карл гораздо больше имеет причин бояться его самого. Ты сам видел, как он смело действовал в Ла-Ферете.
— Клянусь Святым Георгом Виндзорским, — вскричал Артур, — это каноник Св. Павла!
— А-а! Теперь ты меня понял. Он предсказывал, что Карл не осмелится наказать его за участие, которое он принимал в казни Гагенбаха, и это действительно сбылось, несмотря на то, что дядя мой Альберт заседал в собрании государственных сословий Бургундии и убеждал их отказать Карлу в требуемых им деньгах. Но когда началась война со Швейцарией, Альберт, видя, что монашеский сан не защитит его долее и что герцог намеревается обвинить его в тайных связях с братом своим и соотечественниками, отправился в лагерь Ферранда при Невшателе и послал к Карлу грамоту, освобождающую его от своей присяги.
— Странная история, показывающая деятельного и хитрого человека, — сказал Артур.
— О! Вы в целом свете не найдете человека, подобного дяде моему Альберту. Таким образом, зная все, он рассказал герцогу Ферранду, что вы здесь делаете, и вызвался съездить сюда для получения окончательных сведений. И заметь, что хотя он оставил швейцарский лагерь только за пять или шесть дней до сражения и хотя между Невшателем и Э четыреста миль, но мы встретили его уже на обратном пути отсюда, когда мы с герцогом Феррандом ехали сюда с поля битвы.
— Встретили? — спросил Артур. — Встретили кого? Каноника Св. Павла?
— Я думаю, что так, — отвечал Сигизмунд, — но он был одет кармелитским монахом.
— Кармелитским монахом! — вскричал Артур. — И я был так слеп, что предложил его услуги королеве! Я помню, что он скрывал свое лицо под капюшоном, а я, дурак, поддался на такой грубый обман. Впрочем, теперь, может быть, и к лучшему, что это дело не состоялось, так как даже при полном его успехе, я опасаюсь, что этот непостижимый проигрыш сражения разрушил бы все наши планы.
Тут разговор их был прерван Мордоном, который, войдя, объявил Артуру, что королева требует его к себе. В этом веселом дворце мрачный покой, из окон которого представлялись только развалины и обломки колонн, был избран Маргаритой для своего приюта. Она приняла Артура с благосклонностью, тем более трогательной, что она исходила из гордого, властолюбивого сердца, угнетенного бедствиями, удары которых оно так сильно чувствовало…
— Увы, бедный Артур, — сказала она, — напрасны усилия твои и отца твоего спасти утопающий корабль. Вода вливается в него все стремительнее и в гораздо большем количестве, нежели могут вычерпывать ее человеческие силы. Никакое предприятие мне не удается. Сила превращается в слабость, мудрость в безумие и мужество в трусость. Герцог Бургундский, до сих пор победоносный во всех своих смелых предприятиях, едва успел задуматься о том, чтобы подать помощь Ланкастерскому дому, как меч его был сокрушен мужицкими дубинами; храбрая его армия, которая считалась превосходнейшей в целом свете, рассеяна подобно соломе, развеваемой ветром; сам он ограблен подлыми немецкими наемниками и невежественными швейцарскими пастухами! Что ты узнал еще об этом необычайном событии?
— Мало, государыня, кроме того, что вам известно. Хуже всего то, что побежденные показали постыдную трусость и что сражение проиграно, тогда как была возможность его выиграть. Счастье еще, что бургундская армия только рассеяна, а не совершенно истреблена и что сам герцог, спасшись бегством, собирает вновь свои силы в Верхней Бургундии.
— Для того чтобы потерпеть новое поражение или завести продолжительную и безнадежную войну, пагубную для его славы. Где отец твой?
— С герцогом, государыня, — отвечал Артур.
— Поезжай к нему и скажи, что я предоставляю ему заботиться о своих собственных делах, не тревожась больше обо мне. Этот последний удар сразил меня. Я осталась без союзника, без друга, без денег.
— Нет, государыня, — прервал ее Артур. — Счастливый случай возвращает вашему величеству этот драгоценный остаток вашего состояния. — И, подав ей дорогое ожерелье, он рассказал ей, каким образом
