Тревожимый опасениями, внушаемыми сыновней любовью, молодой человек повиновался и направил одинокий свой путь к хижинам, близ которых были привязаны лодки, служащие и для рыбной ловли, и для перевоза.
— Сын ваш нас оставляет? — спросил Варфоломей у старого Филипсона.
— Только на время, чтобы получить некоторые сведения в этой деревушке.
— Если это касается вашей дороги, — сказал проводник, — то клянусь всеми святыми, что я могу дать лучшие сведения, чем эти грубые деревенские мужики, которые вряд ли поймут ваш язык.
— Если ответы их потребуют объяснения, — возразил Филипсон, — то мы об этом попросим тебя, а теперь веди меня к часовне, где сын мой нас догонит.
Они пошли к часовне, но медленным шагом и беспрестанно посматривая на рыбачьи хижины: проводник с целью удостовериться, возвращается ли к ним молодой путешественник, а отец — нетерпеливо желая увидеть на широком лоне Рейна распущенный парус лодки, которая повезет сына его на другой берег, по мнению Филипсона, более безопасный. Но хотя глаза обоих странников и были обращены к реке, шаги их направлялись к часовне, которую окрестные жители, в память основателя, прозвали «Часовней Ганса».
Несколько одиночных деревьев придавали этому месту приятный сельский вид. Часовня, стоящая на холме на некотором расстоянии от деревушки, была выстроена просто, но приятно гармонировала с общей картиной. Небольшой размер ее подтверждал предание, что она первоначально была жилищем простого селянина, а крест из покрытого корой соснового дерева показывал ее настоящее назначение. Часовня и все ее окрестности дышали миром и торжественной тишиной, между тем как глухой рев величественной реки, казалось, приказывал молчать всякому человеческому голосу, который осмелился бы присоединиться к его грозному рокоту.
Когда Филипсон дошел до этого места, Варфоломей, воспользовавшись его молчанием, пропел два гимна в честь Перевозной Богородицы и верного раба ее Ганса, после чего он закричал с восторгом:
— Придите сюда, вы, которые страшитесь потопления; здесь для вас надежнейшая пристань!.. Придите сюда, томящиеся жаждой, усталые странники, и здесь вы найдете отдых и освежение!.. — Он еще бы продолжал свои восклицания, если бы Филипсон сурово не прервал его следующими словами:
— Если бы твоя набожность была искренняя, — сказал он, — то ты бы меньше кричал; но всегда нужно следовать хорошему примеру, хотя бы его подавал лицемер. Войдем в эту святую часовню и помолимся об успехе нашего опасного путешествия.
Проводник ухватился только за последние слова:
— Я был уверен, — сказал он, — что ваша милость слишком благоразумны для того, чтобы пройти мимо этого святого места, не поклонившись Перевозной Богоматери и не испросив ее покровительства. Подождите немного, я сыщу здешнего священника, который отслужит вам молебен.
Он не успел сказать ничего более, так как дверь часовни вдруг отворилась, и на пороге ее явился человек в духовной одежде. Филипсон тотчас узнал в нем каноника Св. Павла, которого он в то же утро видел в Ла-Ферете. Варфоломей, по-видимому, также узнал его, потому что лицемерное его витийство тотчас прекратилось и он встал перед ним, сложив на груди руки, как человек, ожидающий своего смертного приговора.
— Бездельник, — сказал монах, строго взглянув на проводника, — как ты осмеливаешься вводить чужестранца в священную обитель, замышляя потом умертвить его и ограбить? Но небо не потерпит долее твоего вероломства. Ступай назад, злодей, навстречу твоим нечестивым сообщникам. Скажи им, что плутовство твое ни к чему не послужило и что этот невинный чужестранец состоит под моим покровительством и тот, кто осмелится нарушить его, получит ту же мзду, как и Арчибальд Гагенбах.
Проводник стоял, не двигаясь с места, пока каноник так грозно и повелительно говорил ему; но едва он замолчал, как Варфоломей, не сказав ни одного слова в оправдание, повернулся назад и поспешно отправился по той же самой дороге, по которой он привел путешественника к часовне.
— А ты, почтенный англичанин, — продолжал каноник, — войди в часовню и безопасно отслужи молебен, посредством которого обманщик хотел задержать тебя здесь, пока подоспели бы его преступные соумышленники. Но прежде скажи мне, отчего ты один? Надеюсь, что с молодым твоим спутником не случилось никакой беды?
— Сын мой, — отвечал Филипсон, — вероятно, теперь переезжает через Рейн, так как мы имеем важные дела по ту сторону реки.
Е то время, как он это говорил, легкая ладья, около которой некоторое время трудились трое перевозчиков, отвалила от берега и сначала была увлечена быстрым течением, но когда на мачте ее распустили парус, она пошла поперек течения, к противоположному берегу.
— Слава Богу! — сказал Филипсон, знавший, что эта лодка отдаляет его сына от опасностей, которыми он сам был окружен.
— Аминь! — заключил каноник. — Тебе есть за что благодарить Бога.
— В этом я уверен, — сказал Филипсон, — но надеюсь узнать от вас главную причину опасности, которой я избежал.
— Ни время, ни место не позволяют мне входить в подробные объяснения, — отвечал каноник. — Скажу только, что этот бездельник, известный своим ханжеством и злодеяниями, был свидетелем, когда Сигизмунд отобрал от палача драгоценное ожерелье, похищенное у вас Гагенбахом. Это возбудило корыстолюбие Варфоломея. Он взялся проводить вас до Страсбурга с вероломным умыслом задержать вас в дороге до тех пор, пока не присоединятся к нему злонамеренные товарищи, против многочисленности которых всякое сопротивление с вашей стороны было бы бесполезно. Но злой умысел предупрежден. А теперь, прежде чем обратиться к мирским помышлениям, к надежде или к страху, войдемте, сударь, в часовню и принесем вместе благодарственные мотивы тому, кто был вашим заступником, и тем, которые у него за вас ходатайствовали.
Филипсон вошел в часовню с каноником и вместе с ним благодарил Всевышнего и Святую Покровительницу этих мест за избавление от опасности.
Исполнив эту обязанность, Филипсон объявил, что он намерен продолжать свое путешествие, на что каноник сказал:
— Я не только не задержу вас в таком опасном месте, но буду вашим спутником, так как я также отправляюсь к герцогу Бургундскому.
— Вы, отец мой? Вы? — спросил купец с некоторым изумлением.
— Чему же вы удивляетесь. Неужели так странно, что человек моего звания идет к царскому двору? Поверьте мне, что там много нашей братии.
— Я ничего не говорю относительно вашего звания, но имею в виду то участие, которое вы принимали сегодня в казни Гагенбаха. Неужели вы так мало знаете запальчивость герцога Бургундского, полагая, что шутить с его гневом безопаснее, чем выдергивать гриву у спящего льва?
— Мне очень хорошо известен его характер, и я отправляюсь к нему не извиняться, а для того, чтобы оправдать смерть Гагенбаха. Герцог может казнить своих рабов и подданных, как ему угодно, но моя жизнь находится под защитой, которая могущественнее всей его власти. Но позвольте мне задать вам тот же вопрос. Вы, господин англичанин, также хорошо знающий нрав герцога, вы, так недавно бывший гостем и спутником самых ненавистных для него людей, вы, причастный к делу, случившемуся в Ла-Ферете, — каким же образом вы надеетесь избегнуть его мщения? И почему вы добровольно идете на это?
— Почтенный отец, пусть каждый из нас, не оскорбляя другого, хранит свои тайны. Правда, я не имею никакого талисмана для спасения себя от гнева герцога. Меня могут подвергнуть пытке и заключить в темницу, могут отнять у меня имущество. Но я прежде имел дела с герцогом; даже могу сказать, что он мне обязан, и потому надеюсь высказать свое мнение не только относительно сегодняшнего происшествия, но даже и в пользу приятеля моего Бидермана.
— Но если вы отправляетесь к Бургундскому двору, — сказал каноник, — то где же ваши товары, которыми вы торгуете? Есть ли у вас еще какие-нибудь вещи, кроме тех, которые вы при себе имеете? Я слышал, что с вами навьюченная багажом лошадь. Не обокрал ли вас этот бездельник?
Вопрос этот привел в затруднение Филипсона, который, беспокоясь о разлуке с сыном, забыл распорядиться, оставить ли багаж при нем или перевезти его на другой берег Рейна; поэтому при вопросе каноника он смутился и отвечал ему, запинаясь:
